Важенка. Портрет самозванки - читать онлайн книгу. Автор: Елена Посвятовская cтр.№ 13

* * *

У свободы вкус каменных буфетных булок — кубик масла, как единственный зуб в их разрезанном рту. Вкус томатного сока со сметаной — сто грамм сметаны в стакане долить соком, смешать и пить, прикрыв глаза, в память о летней салатной юшке. Вкус жареной картошки, вечной, вечерней, на пахучем подсолнечнике. У свободы вкус бочкового кофе, пустого супа, дешевого портвейна, водки, занюханной — ах, чем только не занюханной, иногда ничем. У свободы желтоватый цвет туманного утра Выборгской стороны. У свободы сырость сиреневых сумерек, когда после школы обратно на “Лесную”, запах новых тетрадей, старых учебников, метро, прелой листвы, духов “Каприз”.

Кто-то из ленинградцев на семинаре, обнюхав сзади их тонкие шейки, затылки, спросил у Саши:

— Слушай, а вы чё, одними духами все душитесь?

Саша вспыхнула. Важенка ненаходчиво огрызнулась — да пошел ты! Засмеялась.

Духи так и назывались, “Каприз”, и флакончик был не один, а два или даже три, но никто из четверых не разбирал, мой, не мой: брали с полки, душились, и вперед. Особенно по утрам, когда подъем за полчаса до лекции, туалет, почистить зубы, надевали первое, что выпадало из шкафа, часто не свое, кичились этим. Это бравада была сродни пятачковой вежливости — так праздновался новый статус, уход от родительской власти.

Важенка, которая уже в “Сосновой горке” наелась общежития, скрипела зубами, обнаружив, что в ее любимом свитере ушла Марина Дерконос.

— Слушай, Дерконос, я тебе сто раз уже… Это же не говно цыганское, а за бешеные бабки у фарцы. Не надо брать это, Марина.

Дерконос, лупоглазая, веселая, раскормленная дочь воркутинского шахтера, не дослушав, махала рукой: да иди ты!

— Девочки, я серьезно, — злилась Важенка.

Но ссориться еще не хотелось.

Саша с головой нырнула в общежитский быт, каждую неделю придумывая новые игры или меняя правила у старых. В конце сентября она уговорила девочек объединиться с комнатой одногруппников, чтобы питаться совместно. Мальчики ходили в магазин со списком продуктов и общим кошельком, девочки готовили. Важенку и лобастого старосту кинули на посуду. Важенка зверела, но пока во всем участвовала, так было проще выжить. К тому же во всех общественных затеях мнилось что-то правильное — нельзя одному, не воин! Свобода свободой, но страшно выпасть из системы, которая тебя взрастила: коллектив — бог! Через неделю все уже тяготились идеей восьмиместной столовой: девочки спотыкались в своей комнате о продукты, кассир обнаружил недостачу, Важенка ворчала, что их восемь, а посуды как после двадцати. Еще во время ужинов постоянно норовил примкнуть кто-то левый — в общем, все закончилось. Есть вчетвером было проще и логичнее, но и здесь с самого начала все устроилось бестолково. Октябрьскую стипендию просто не заметили, она куда-то сразу исчезла. Переводы из дома приходили в разные числа, потому сначала жили на деньги Саши, потом проели сороковник Важенки и Лены Логиновой. С нетерпением ждали, когда придут деньги Дерконос.

— Ты точно не из детдома? — спрашивала недружелюбно Важенка, возвращаясь с вахты, где среди бланков с переводами так и не находился долгожданный.

В институте после второй пары, когда столовые и буфеты Гидрокорпуса были переполнены, Важенка с Дерконос приноровились тырить сдобу с верхних полок стойки. Делали вид, что им ничего не надо из еды, кроме булок или сосисок в тесте. Дерконос подходила сразу к кассе, где всегда страшная толкучка, демонстративно держа перед собой кошелек, а Важенка через головы стоящих в очереди захватывала сверху три булочки, если повезет — четыре.

— Марина, за две! — кричала она Дерконос, делая несколько шагов к кассе.

Та важно расплачивалась.

В этом гудящем аду никому и в голову не приходило пересчитывать булочки. Через пару дней догадались, что пункт с оплатой можно опустить. Крика “Марина, за две!” в прикассовую толчею было достаточно.

Вечерами крутились как могли. Важенка стреляла по комнатам подсолнечное масло, Саша с Дерконос по три-четыре картофелины. Комнаты-дарительницы запоминали, чтобы не повторяться. Логинова охотиться не умела, поэтому чистила прибывающие овощи, резала соломкой. Без ужина не оставались.

* * *

Наконец однажды вечером на столе рядом с аквариумом вахты обнаружился перевод из Воркуты.

— Тебе по полтиннику шлют? Ну ты и купец, Дерконос. Давай быстрее, почта скоро закроется, — Важенка радостно размахивала бумажкой. — Вставай, лентяйка!

Это была цитата. Дерконос накануне уже в ночи неожиданно прочитала им свои стихи. Там какой-то условный студент, скорее всего после ночи любви, игриво будил свою девушку в институт: “Вставай, лентяйка!” Дальше шла целая любовная игра, в которой Дерконос наверняка видела себя главной героиней. Заканчивалось все словами “и я, приоткрыв одеяла кусок, целую твою теплую коленку”. Важенка не захрюкала в голос только потому, что оценила бесстрашие Марины Дерконос, не побоявшейся ни ее насмешек, ни бронзового взгляда Маяковского с высоких книжных полок.

— Это Косте или Толе? — сдержанно спросила она в полной тишине.

У Дерконос с самого первого сентября образовалось сразу два возлюбленных. “Не, ты поняла? А мы-то чего сидим?” — смеялась Важенка Саше Безруковой. Синеглазая Безрукова, у которой тоже недавно случилась вечная любовь, только качала белокурыми кудряшками: “Ты их видела? Ну так и вот”.

Костя и Толя находились на каком-то самом последнем уровне мужской привлекательности, там, где мужчина становился для Важенки бесполым. Оба рельефные, безмолвные, родом из каких-то архангелогородских и карельских деревень, в вечных тельниках, припахивающие луком и потом, оловянный взгляд. Важенка часто приставала к Дерконос, как она их различает. На самом деле все три персонажа, включая Дерконос, были совершенно стремными, поэтому какие там межличностные отношения — кто? кого? с кем? — ее совершенно не волновало, она никогда не думала о них. Просто так про лентяйку ввернула, от радости близкой еды.

Дерконос, впрочем, не торопилась. Двигалась степенно, одеваясь, вздыхала за шкафом, делившим комнату на две части. Важенка бросилась на помощь. Подала ей пальто, сорвав с вешалки, потом осторожно достала с полочки шляпку-таблетку с вуалькой, как у Глебочкиной. Пританцовывала с ней, ожидая, пока Марина, кряхтя, застегивала сапоги. Та разогнулась, красная от натуги, сдвинула выщипанные брови, уловив что-то издевательское в приплясываниях Важенки со шляпкой. Но та невинно дунула на вуаль, улыбнулась. Еле вытолкали эту Дерконос.

— По-моему, она не хочет нас кормить, — Важенка улеглась на кровать. — Незнакомка блоковская. Итак, что мы купим в первую очередь…

Марины не было нестерпимо долго, прошло полчаса, час, другой, в студгородке закрылась почта. Практичная Безрукова уселась за стол переписывать лекции и только качала головой на брань Важенки и ее возмущенные возгласы. Логинова на эту же самую брань хихикала со своего второго яруса. Но вскоре и гнев иссяк. Они замолчали, Важенка уже не ворчала и не ворочалась, молча смотрела в потолок. Лена уснула, и было слышно, как скрипит ручка у Безруковой, как хлопают двери других комнат, как щелкает пальцами, проходя мимо, вахтер Боря — мужской туалет находился от его поста в другом конце длиннющего коридора, и он всегда помогал себе щелканьем, чтобы скрасить долгий путь, а они смеялись — чу, Боря в сортир пошел!