Солнце и смерть. Диалогические исследования - читать онлайн книгу. Автор: Петер Слотердайк, Ганс-Юрген Хайнрихс cтр.№ 50

Социологическая антропология, важнейшим автором которой я называю Дитера Классена ^[174], предложила убедительное объяснение того, как обеспечивается рост культур в размерах: согласно ему, требуется сводить конструкцию более абстрактных крупных единств к универсально действующему механизму техник обеспечения уютности и способов установления дружбы, который заключается в переносе того, чему доверяют, на то, что вызывает недоверие, и в переносе семейного на то, что лежит за пределами семьи. Этим объясняется присутствие семейных риторик во всех крупных социальных структурах – именно в таких, которые меньше всего имеют общего с семьей, – в таких, как армии, Церкви, университеты, империи, национальные государства. Крупные формы живут тем, что они способны высасывать свое воображаемое содержимое из тех способов переживаний, которые присущи малым сферам; там, где такие переносы вызывающего доверие не удаются – как, например, в современной конструкции Европы, – там большая структура остается бездушной и переживается жителями как нечто недействительное или как Молох. Тайна большой политики – это, известным образом, постоянный процесс перекодирования малого в большое, конкретного – в абстрактное, можно также сказать: это – стресс постоянного переформатирования, перезагрузки. Она основана на постоянном подсовывании образов воображаемых сообществ посредством применения интимного, семейного кода на благо не-семейного, не-интимного.

Я все ближе подхожу к тому вопросу, перед которым Вы меня поставили. Может ли сферология с ее основополагающими допущениями объяснить взрывы насилия в отношениях между отдельными людьми и в отношениях между этносами, происходящие в этом подходящем к концу веке? На мой взгляд, ответ придется дать такой: проблема насилия еще отнюдь не описана верно, если феномен лопающихся сфер и раздавливаемых, как сосуд внешним давлением, жизненных сообществ не рассмотрен, начиная с первоистока. Именно с точки зрения сферологии можно хорошо понять, как бесчисленное количество людей XX столетия было резко вовлечено в катастрофические переформатирования их жизненных миров, и не нашло или не развило в себе психических средств, чтобы освоиться в новых отношениях и наладить в них такие связи. Неприязненное отношение к современным жизненным отношениям вообще делает затруднительным установление дружеских связей. Позитивные чувства родины и семьи, которые допускают перенос, стали весьма ограниченным ресурсом. Исходные пункты для позитивных, творческих переносов уже скомпрометированы как таковые <все это стало недостаточно хорошим, чтобы желать спроецировать его на окружающий мир>.

XX век – эпоха политических психозов, ядро которой повсеместно составляют психозы, вызванные переформатированием и стрессом смены пространств. Они всегда переживаются как нарушение причастности и принадлежности. Вырванные <из прежнего сообщества и интимного пространства> одиночки уже не знают, как и где они живут, с кем взаимно принадлежат друг другу, в каких форматах они коммуницируют, что они могут конвертировать, а что – нет. Они не знают больше, кто они сами и кто – другие, и они не могут знать этого, ведь такое знание возникает, как можно показать сферологически, всегда только там, где существуют и расцветают достаточно хорошие исходные сферы, которые могут быть перенесены на внешнее без страха утратить себя: это были бы современные эквиваленты культур, обладающих «чувством простора», которые описаны Фробениусом. Социальная философия вводит тут в игру традиционный аргумент: типичные социопаты современного общества – в особенности индивиды со склонностью к правому экстремизму – страдают от недостатка «признания»; это выражение, которое неоспоримо происходит из мира понятий молодого Гегеля. Но с помощью концепта обеспеченного или отклоненного признания – столь неотвратимо связанного с риторикой интеграции – можно описать лишь то, что лежит на поверхности. Микросферология более основательно и глубоко заглядывает в структуры отношений человеческой причастности и принадлежности – и в их деформации. Фактически модерн неотделим от политических пустотелых построек и разыгрывающихся в них истерий. То, что психотизированные люди в такие времена начинали страдать нарушением способности суждения и сбиваться в безумные псевдокоммуны, есть следствие их положения. Псевдокоммуны или социальные пустотелые псевдопомещения основываются на системах безумия, которые в конечном счете всегда имеют форму обещания – спасения-посредством-уничтожения, – именно это более всего подходит людям с фундаментальным нарушением витальной способности суждения. Только так бесчисленное количество немцев могло собраться под руководство вульгарного ангела смерти Гитлера.

Системы безумия этого рода имеют много больше общего с системами нормальности, чем обычно принято полагать, ведь все современные национальные общества могут существовать только как воображаемые сообщества, все они, вместе взятые, в какой-то мере представляют собой пустотелые конструкции. Такие imagined communities – выражение введено в оборот Бенедиктом Андерсоном ^[175] – в принципе ненадежны и в высокой степени фиктивны, они лишь ненамного больше отстоят от границы безумия, чем откровенно психопатическая политика. Филипп Лаку-Лабарт говорит в этом контексте о политической фантастике – точно так же, как говорят о science fiction, о научной фантастике. В соответствии с этим описанием население национальных государств, какими мы их знаем сегодня, представляет собой единство из области политической фантастики в чистом виде. Главная цель современной политики состоит в том, чтобы объединить головокружительное число людей под одной общей этнокультурной крышей и предложить им программу занятости и социального обеспечения.

Поэтому, полагаю я, современные нации можно понять лучше всего, если рассматривать их в политическом прибежище-приюте – а именно, как ни парадоксально это звучит, в прибежище у себя на родине – в приюте для местных. Приют – это прибежище, то есть место, где укрывается тот, кто лишился корней и находится под угрозой. Сегодня такие прибежища существуют не только для тех, кто бежал за границу, но точно так же и для тех, кто живет на родине, но чувствует себя находящимся под угрозой и виртуально лишенным корней. Национальные прибежища-приюты поддерживают необходимую иллюзию укорененности, территориальной неприкосновенности, общего крова – там, где эта функция прибежища не срабатывает, начинается насилие. Уже нельзя сказать, что политика социального призрения – лишь часть внутренней политики, лишь одно ее направление в ряду других, – нет, это сегодня сердцевина политики вообще. Традиционное различение резидентов, проживающих на родине, и эмигрантов уже не отвечает сложившимся отношениям; есть только отношения между эмигрантским большинством и эмигрантским меньшинством.

Я только что употребил выражение «необходимая иллюзия». Это – часть того словаря, благодаря которому вводится новый дискурс об условиях успешной жизни в конечном мире. Человечество охватил сегодня невиданный, чудовищный процесс, в котором происходит смешение и мобилизация, который полон рисков и который приводится в движение в том числе и весьма иллюзорными представлениями о том, что все можно совместить со всем и смешать со всем. В противоположность таким иллюзиям, сферологический анализ напоминает о конечности времени жизни, об ограниченности мест и об ограниченности внимания, которое можно будет уделить отнюдь не всему и не всем, о скудости моральных энергий, о драгоценности общих воспоминаний, которые к чему-то побуждают; безответственная иллюзия – полагать, что резервы причастности и участия человека в человеке неисчерпаемы. Они всего лишь слишком велики. От усталости проистекает больше зла, чем от злобы, – но в христианстве, как и у традиционных левых, упорно бытует неверное описание этого эффекта, при котором используются понятия «равнодушие» и «леность сердца». Утомляемость слишком быстро ассоциируют с виной. А что, если в ней всего лишь ясно дают о себе знать те границы, в которых существует общество? Здесь очерчен, по видимости, консервативный, а на самом деле – прагматический горизонт интересов.