Через несколько дней по приезде кнес Глузд Несмеянович в
присутствии велиморцев и старшей дружины совершил над дочерью обряд покрывания
лица.
Волкодаву не нравился этот обряд, как и вообще все
сольвеннские обряды, имевшие отношение к свадьбе. У веннов парень-жених,
становясь мужем, переходил в род жены, и это было правильно и разумно. Люди
женятся, чтобы растить детей, а к какому ещё роду может принадлежать младенец,
если не к материнскому?.. И потом, менять что-то в себе пристало мужчине, а
вовсе не женщине. И даже последний дурак способен это уразуметь, просто
посмотрев сперва на Мать Землю, а потом на Отца Небо. В небе снуют быстрые
облака и клокочут буйные ветры, в нём то гаснет заря, то разгорается утро. Для
перемен, которые с небом происходят за сутки, земле нужен год. Если же земной
лик начинает морщиниться, утрачивая или обретая новые реки и горы, – это
значит, что с Матерью Землёй и вовсе беда…
У сольвеннов, забывших установления предков, а с ними и
совесть, женщину передавали из родительской семьи в род мужа. А чтобы не
возмутились непотребством души почитаемых пращуров, пускались на хитрость:
усердно оплакивали невесту, будто бы умиравшую для прежней родни, рядились в
скорбные одежды и даже покрывали лицо девушки тяжёлой плотной фатой, которую
она не снимала до самой свадебной ночи. Ибо «умершая» не должна видеться с
живыми, разговаривать с ними и тем более вкушать общую пищу…
Волкодаву такое обращение с женщиной было противно до
тошноты, только вот его мнения здесь не больно-то спрашивали.
Обряд состоялся в хороший солнечный день во дворе крома. И
то добро, что хоть не забыли про справедливое Солнце, по приговору Богов
смотревшее за Правдой людской. Даже при том безобразии, в котором пребывали
сольвенны, у них хватало ума не совершать покрывания лица под земляной крышей
дома. Посреди двора расстелили большой мономатанский ковёр, и кнесинка Елень
ступила на него вслед за отцом: мнимой умершей отныне будет запрещено не только
показывать себя дневному светилу, но и ступать на землю, по которой ходят
живые. Кнесинка улыбалась, кивала головой собравшимся домочадцам. Что бы там ни
делалось у неё на душе, истинных чувств дочери кнеса не должен видеть никто.
Миг слабости, когда она в ужасе хваталась за руки Волкодава, случился и
миновал.
Как происходила собственно церемония, телохранитель не
видел. Он стоял вне ковра, возле одного из углов, устроившись так, чтобы солнце
не слепило глаза. У двух других углов, как два одинаковых изваяния, замерли
братья Лихие. Волкодаву не надо было оглядываться, он и без того знал: близнецы
что было сил перенимали и его осанку, и поворот головы, и взгляд, и каменное
лицо. Мальчишки, думал Волкодав. Что с них возьмёшь. Гораздо удивительнее было
другое: возле четвёртого угла встал во всеоружии сам боярин Крут.
Венн слышал, как Глузд Несмеянович произносил торжественные
слова, которые сольвенны считали в таких случаях необходимыми. Потом с едва
слышным шуршанием развернулся, потёк тяжёлый браный шёлк древнего
тёмно-красного покрывала, передававшегося в семье кнеса уже второй век. Вот
людское собрание отозвалось слитным вздохом, а боярские дочки на крыльце завели
горестную, хватающую за душу песню о расставании с родным домом. Эта песня тоже
предназначена была умасливать покровителей-предков, сообщая им – не сама, мол,
в другой род ухожу, силой ведут.
Кнес снова возвысил голос и, не касаясь кожи, взял дочь за
руку через покрывало. Велиморский посол низко поклонился ему и почтительно
принял руку невесты.
Вот и отдали кнесинку.
Пока собирался поезд, дел у Волкодава было немного.
Кнесинка, ясно, не только никуда не выезжала – даже не показывалась из хором.
Волкодав тоже мог бы сидеть дома, пока не понадобится, то есть почти до самого
отъезда в Велимор. Однако очень скоро венн обнаружил, что всё время ловить
взгляды домашних, знавших, ЗА КОГО выдавали кнесинку замуж, было сплошным
наказанием. Когда они пытались вести себя так, словно ничего не произошло, было
ещё хуже. Три дня Волкодав таскал воду из уличного колодца, ходил вместе с
Ниилит и Зуйко на торг за съестными припасами, месил тесто для хлеба,
обустраивал погреб. На четвёртый – вновь отправился в крепость и пробыл там до
самого вечера. И больше уже дома не оставался.
Путь до Северных Врат Велимора предстоял вовсе не близкий,
тяготы и опасности могли встретиться какие угодно. И Волкодав от зари до зари
либо вынимал душу из отроков, либо сам, скрипя зубами, вертелся, прыгал и летел
кувырком с тяжеленной толстой дубиной вместо меча.
Домашние дела всё-таки не требовали столь полного сосредоточения,
не помогали разогнать ненужные мысли.
Это мне за то, что я убил Людоеда ночью. За то, что пришёл и
убил его в ночной темноте. Я должен был напасть на него днём, когда смотрит Око
Богов. Я должен был как-то подгадать, чтобы встретить его днём и убить. И,
конечно, самому тут же погибнуть. Потому что без свиты Людоед не ходил, а
издали, стрелой из лука, – это не месть.
Да, но тогда я не сжёг бы его замок и уж точно не вытащил бы
ни Тилорна, ни Ниилит…
Однажды на задний двор крепости пришёл сам кнес и долго
наблюдал, как отроки вдвоём силились ухватить Волкодава, но раз за разом сами
оказывались в пыли. Было похоже, увиденное пришлось кнесу по нраву. Он сбросил
на руки слуге стёганую тёмно-синюю свиту и, оставшись в одной рубахе, подошёл к
Волкодаву. Близнецы благоразумно убрались в сторонку. Волкодав, голый по пояс и
основательно взмыленный, неподвижно стоял под оценивающим взглядом правителя.
– Моя дочь говорит, ты учил её драться, – сказал
вдруг кнес. Его кулак метнулся безо всякого предупреждения, целя в грудь
Волкодаву.
Глузду Несмеяновичу недавно стукнуло сорок. Люди считают,
что с возрастом быстрота движений постепенно уходит, но если и так, то по кнесу
этого не было заметно. Волкодав чуть повернулся, ровно настолько, чтобы не дать
коснуться себя. Он сказал:
– Верно, государь.
– А знал ты о том, что, пока я в своей дочери волен,
воительницей ей не бывать?
С этими словами кнес попытался обойти его слева. Не было
видно, чтобы Волкодав шевелился, но обойти его Глузду не удавалось.
– Знал, государь.
Новый удар был направлен в живот. На сей раз Волкодав
разгадал движение кнеса ещё прежде, чем оно успело состояться. Он повернулся на
носках, ловя летящую руку, крепко обхватил кисть и направил её к себе, вверх и
мимо плеча. Локоть правителя уставился в небо и застыл. Ещё чуть-чуть, и захват
станет пыточным. Волкодав хорошо знал: пойманному уже не до того, чтобы
пытаться высвободиться или бить свободной рукой либо ногами. Все мысли у него
только о том, как бы не затрещали сразу три сустава. Волкодав разжал пальцы и
отступил.
Кнес пошевелил плечом и поинтересовался:
– Моя дочь тоже так может?