Захваченные территории СССР под контролем нацистов. Оккупационная политика Третьего рейха 1941–1945 - читать онлайн книгу. Автор: Александр Даллин cтр.№ 31

Время от времени он говорил как Борман или Гиммлер, казалось бы наслаждаясь дешевой позой «реализма» и прагматической решительности, которую он принял. Официальные директивы для политики, проводимой на Украине, призывавшие освободить украинских военнопленных, навязывавшие религиозную терпимость и продвижение украинского языка под «одобренной цензурой», также опрометчиво гласили: «Жалобы украинцев по поводу передачи определенных районов Украины Генерал-губернаторству и Румынии или аналогичные жалобы должны отклоняться со следующим пояснением: Украина была спасена ценой крови немцев, и посему Германия оставляет за собой право распоряжаться ее областями в соответствии с общими политическими требованиями».

В течение первых шести месяцев Восточной кампании Розенберг старался сторониться Гитлера. Его адъютанту, доктору Вернеру Кеппену, лишь изредка удавалось поговорить с фюрером. Сам Розенберг не хотел «беспокоить» Гитлера. Вместо того чтобы контролировать ход дел на высшем уровне, он пускал их на самотек. После единственной конференции в конце сентября он не видел Гитлера до середины декабря.

Этот визит был частично вызван желанием Розенберга получить одобрение фюрера на речь, которую он собирался дать во дворце спорта. Ее важность была обусловлена как тем, что это было первое публичное заявление касательно восточной политики, так и ее сроками – в самый разгар кризиса на Восточном фронте.

Наброски Розенберга изобиловали отсылками, направленными на примирение со сторонниками тезиса об унтерменшах. Он даже был готов заявить, что последние шесть месяцев показали, что советское население отождествляло себя с большевистским режимом и не могло считаться союзником Германии. Увязнув в бюрократии и злословии, Розенберг не мог здраво оценить возникший кризис. С одной стороны, 14 декабря Гитлер сказал ему, что тогда не время было обращаться к каким-либо восточным народам с призывом к сотрудничеству, «потому что потом они смогут предъявить законные требования на этой почве». Розенбергу пришлось пообещать «более тщательно составлять соответствующие параграфы [своей] речи». С другой стороны, теперь, когда розовые надежды первых месяцев замерзли в снегах под Москвой, и армия, и министерство пропаганды возражали против его выступления. В преддверии выступления Геббельсу пришлось срочно вмешаться, чтобы не дать Розенбергу публично заявить, что «воскрешение России как вариант рассматривать не следовало». Армейские прагматики возразили: «OMi, судя по всему, не имеют полного представления о ситуации на фронте… Во всяком случае, фронтовики не поймут, если будущая судьба российских территорий будет сейчас вынесена на публичное обсуждение, так как ввиду нынешней военной ситуации такое обсуждение покажется несвоевременным».

В последний момент речь Розенберга была отменена. Он не смог примирить ни схоластов, ни прагматиков, и свою точку зрения защитить тоже не смог. Его первые попытки приспособиться прошли впустую.

Назначение Коха положило начало эпохе террора и угнетения, и его имя стало символом немецкой жестокости и глупости на Востоке. Коху, как никому другому, удалось настроить население Украины против немцев.

Поведение Коха стало также серьезным поводом для жалоб со стороны Розенберга, когда он встречался с фюрером в середине декабря. Что характерно, он решил обсудить не непосредственную политику Коха, а чрезмерную вольность его действий. Розенберг сказал фюреру, что Кох посредством разного рода замечаний перед офицерами ОКВ создавал впечатление, что он отчитывается непосредственно перед фюрером и в целом намеревался править без участия Берлина.

Как всегда ревниво оберегая свою собственную власть, Розенберг слишком остро отреагировал на отношение Коха: «Также в адрес моих коллег поступали высказывания о том, что именно он является творцом политики… Я ясно дал ему понять, что наши с ним отношения подчинены четкой субординации».

Розенберг надеялся, что Кох исправится, но попросил фюрера впредь принимать Коха «только в его присутствии». Гитлер, оптимистично сообщал Розенберг, «тут же согласился…».

Если Розенберг надеялся, что на этом вопрос будет решен, то он ошибался. Кризис пока даже не начался. На самом деле Гитлер и Кох были единомышленниками; и до тех пор, пока рядом был Борман, было не важно, мог ли Кох связываться с фюрером напрямую. Гитлер, так же как Борман и Кох, не видел принципиальных различий между украинцами и другими народами на Востоке.

Кох осмелел. После того как он успешно обошел министра оккупированных восточных территорий в ряде мелких вопросов, в феврале 1942 г. он заявил, что «рейхскомиссар являлся единоличным представителем фюрера и правительства рейха на возложенной на него территории… Поэтому все официальные ведомства рейха должны без нарушения прав надзора, осуществляемого рейхсминистром оккупированных восточных территорий, подчиняться рейхскомиссару». Заявление Коха, которое также запрещало его подчиненным напрямую обращаться к министерству Розенберга в Берлине, стало для последнего проблемой. Даже Гитлер с неохотой был вынужден согласиться с тем, что такая позиция со стороны Коха была «необоснованной». Формальная цепочка руководства и подчиненности вне зависимости от негласных договоренностей должна была оставаться: Гитлер – Розенберг – Кох.

Со стороны пререкания Розенберга и Коха пока были едва заметны. Но растущие трения Розенберга с его рейхскомиссаром, крах его первых попыток пойти на компромисс с крылом Гиммлера – Бормана и усиление давления со стороны представителей «пронационалистов» и эмигрантов в его собственной маленькой империи вынудили его вернуться к более решительной, хотя и не слишком последовательной версии его первоначальной программы. С начала 1942 г. его тезис «дифференциации» находит новое выражение. На конференции немецких экспертов по советским делам, состоявшейся в марте 1942 г., вновь зазвучала антисоветская и завуалированная «проукраинская» тема. Несмотря на это, решающий вопрос о будущем статусе различных восточных регионов старательно обходили стороной, поскольку собрание было полуобщественным и протоколы должны были быть опубликованы позднее; шторм протеста по поводу несостоявшейся речи Розенберга в середине декабря оставил свой след.

Разрыв между министерством в Берлине и комиссариатом в Ровно продолжал расти. Воодушевившись выговором Ламмерса в адрес Коха, в середине марта Розенберг послал Гитлеру краткий меморандум, в котором он, без упоминания имен, раскритиковал политику Коха. «Некоторые личности, – писал он, – сделали из [официальной политики] вывод о том, что они обязаны публично в резкой форме при любой возможности отпускать такие выражения, как «колониальные люди, которых нужно воспитывать хлыстом, как негров» [или] «славянские народы необходимо насильно заставить молчать…». Именно такое пренебрежение, неоднократно проявляемое на публике, как правило, хуже любых других мер сказывается на готовности [населения] к сотрудничеству».

Наконец, Розенберг выразил обеспокоенность лояльностью украинского населения, которое, как он еще недавно утверждал, было естественным союзником Германии. Германия может думать и планировать все, что захочет, [продолжал он свой доклад Гитлеру], «но провозглашать меры, которые в конечном счете могут привести к полному отчаянию завоеванного населения, не является непосредственной задачей немецких политических представителей».