Собачий царь - читать онлайн книгу. Автор: Улья Нова cтр.№ 55

Снежок вокруг лунок бахилами штамповали, валенками следили, хмыкали непонятные чужому на реке человеку рассуждения: про мормышки, про мушки самодельные, про лупцующее глухозимье, которое затянется до марта, а то и с апрелем не отступится. Вадим рыбаков разглядывал, интересовался, что это такое, когда люди целыми днями на морозе посреди реки ошиваются. Сначала думал, какие-то лишние лодыри и забулдыги, оказалось – ничего, нормальные мужики. Как и всегда, на реку заявились кто в чём горазд. Занятней всех, конечно, парнишка из оранжевой палатки, у него бахилы крепкие, ни разу не чиненные, и брючки стёганые, горнолыжные. Он из всех самый общительный, потому что мало его снаружи Недайбог точит и ничто-то его изнутри не гнетёт. Дымок пускает, пепел отряхивает в сторонку, сигарету держит к небу дымом, пользуясь случаем, расспрашивает: как подсекать, чем прикармливать, сколько блеснить полагается. За это в благодарность какой-то аппарат показывает, рыбаки дивятся, вертят аппарат с уважением, на парня поглядывают с завистью, а он и рад. Только этот своей чистой одёжей изо всех выбивается. Остальные напялили для тепла валенки ветхие, бахилы самодельные из резиновых сапог, свитер линялый, пиджачишко выцветший, брюки ватные, шарфы захудалые, шали тёщины. Но на реке смотрятся убедительно, по льду бродят уверенно. И какая-то у каждого хитреца в глазах светится, словно знают они чего-то, да умалчивают, словно наблюдают, да выводы таят по запас. И хитреца эта сквозь лёд прозревает, сквозь сотоварищей просвечивает, посерьёзнее она, чем какой-то там рыбный аппарат.

Парень в пуховичке рукавицу синюю стёганую снял, руку тёплую с ровненькими ногтями протянул и говорит: «Я – Иван Загуляев. Если что, подходи, где оранжевая палатка, – мог бы и не показывать, и так ясно, – у меня кофе с собой, горячий…»

Тут всех рыбаков вместе с Иваном Загуляевым как ветром сдуло – устремились в Кожуховскую сторону, где самый крайний вскочил, рванул, и блеснула на фоне снега, заиграла на солнце щучья чешуя. Рыбаки эту игру обворожительную сразу приметили и побежали, не заботясь, твёрдый под ногами лёд, не попадёт ли сапог в прорубь припорошенную, не ступит ли на проталину хрупкую. Кто в крепостице сидел, тоже ладони ко лбу приставил, сорвался на чужой улов дивиться, удочки-кобылки глядеть, наживкой интересоваться, хитрости выпытывать. Один Вадим нерешительно переминается на своём месте, неудобно чужое удилище бросить. Да и к чему? Что он, рыбак какой-нибудь, что ли?

В Кожуховской стороне, далеко от моста Нагатинского, по которому метро туда-сюда народ возит, толпятся мужики, щуку первую за эту зиму празднуют, друг дружку сигаретами угощают. Лунки позабыли, удилища позабросили, тишину соблюдать разучились: шумят, галдят, удачу обсуждают. Один Вадим в стороне, далеко от них суетится, не знает, как леску распутать, как её обратно в воду забросить, не имеет понятия, что на крючок нацеплять, не ведает, сколько катушку отматывать. Крутится, злится, что не выспросил побольше премудростей, и побаивается: вернётся рыбарь-главарь, рассердится, заругает и обматерит. Тем временем все до единого снова потихоньку разбрелись по реке, каждый обратно уселся, удочки проверил и замер. Решил тогда Вадим прямо как есть леску с голым крючком в лунку спрятать. Тут же катушку слегка отмотал, в тёмной воде все висюльки-мормышки скрыл, облегчённо вздохнул, а сам забеспокоился: что-то хозяин не возвращается, час-второй пролетел, а его не видать.

Неизвестно, сколько ещё прошло: он дублёнку запахнул и в прорубь, где кормушка, глядел, гадая, что там в холодной воде водится, какая рыба на дне дремлет, сколько мелочи спросонья без дела снуёт, у кого с голодухи жор великий разгорается. Ничего не открыла вода, все тайны берегла.

Пыхтит Вадим, ждёт событий, а кругом – речная тишина. День скатывается к вечеру. Снежок редкий, липкий с неба сыплет. Лёд занесло, поблёскивает всюду добротный пушной ковёр. Вадим с мороза побелел, задубел, задремал. А сам даже сквозь сон скучал, как там Симонов, чем живёт, что у него новенького стряслось. Давно знает Вадим Молчальника, много ему всяких чаяний да жалоб выкладывал, в плащ ревел, радости к нему первому в горсти нёс, и сейчас, сквозь дрёму морозную, такая его тоска пробила: как там Симонов, о чём молчит, что за думы про себя припрятал?

А проснулся он чудом – кто-то по плечу колотил, со всей мочи в спину тумаки рассыпал. Вздрогнул Вадим, глаз приоткрыл, лицу своему чужому да обветренному подивился. Оказалось, какой-то мужичонка в хилом тулупе:

– Пора вставать, человечище, смену отработали. По домам собираемся!

Попытался Вадим привстать – ноги на морозе совсем задубели. Осмотрелся: уж почти вечер. Рыбарь-главарь так и не вернулся. Небось сел за математику с дочкой, срезался на первой же задачке, неудобно неучем казаться, вот и пошёл решать уравнения, выпал временно из белого света – нет его на реке, позабылась снасть. Потоптался Вадим, кое-как согрелся, одумался, почти ожил. Быстро-то как стемнело. Над рекой налились фиолетовые сумерки, воздух сделался свежий, жгучий, с крыжовенной кислинкой. И, будто по взмаху какой-то бойкой Настеньки, вмиг вдоль набережных зажглись фонари.

Только темнота чуть-чуть загустела, учуяли рыбаки, что ночь подступает. Засуетились, заспешили, жаль, впотьмах не разглядеть, что они там руками сучат, что обветренными губами в лунки и проруби бормочут. Только и видать, как тени, пригнувшись под тяжестью рюкзаков, бегут к берегу, спешат по домам. Дальние уходили поодиночке. А кто невдалеке друг от дружки удил, брели парами. На ходу дымили, громко балагурили, на берегу прощались выдубленными на морозе ручищами.

А мужичонка в тулупчике не уходил, всё на небо поглядывал, скорее всего, напрашивался поговорить. И очень уж рыбак этот был горемычный на вид. Щёки у него впалые, под скулами сквозные дыры намечаются. Штанишки на нём тренировочные, плюгавенькие, не греют совсем, не сберегают тепла, ветер их во все стороны треплет. Того хуже сапоги резиновые, которые лучше бы летом по грибы таскать. Куда они годятся, когда целый день на морозе сидишь, недоразумение одно, а не сапоги. Тулупчик на нём, как на пугале, болтается. Рукава короткие, рукавиц нету, на пальцы узловатые смотреть зябко. Хоть и хилый какой-то да развинченный человек, всё же хорошо, что не уходит. Хотел Вадим тягой вечернего рыболова к общению воспользоваться, поболтать, а потом невзначай отдать снасти рыбаря-главаря. Только решил Водило к просьбе перейти, мужичонка от неба отвлёкся, руку для приветствия протянул и объявляет:

– Топтыгин я, если запамятовал. А вообще-то, Вадим, стыдно закадычных друзей забывать. Не здороваешься, ходишь как чужой. Нехорошо и обидно это.

Вадим растерялся, а Топтыгин бойко продолжил:

– В прошлом-то году ты каждый день объявлялся. Всё какие-то новые хлыстики, колокольчики накупал. На тебя, бывало, не наглядишься. Просто это мы молчок, а про себя примечали: вот же, загорелся человек. А с чего в этот раз поостыл? – хмыкнул, а сам Вадима в упор разглядывает.

Заготовленные слова разлетались из ума, как пугливые синицы, ни одно не поймать. Понять Вадим ничего не может, на всякий случай смущается, отчего-то виноватым прикидывается. И уже потихоньку начинает думать, как бы от этого чудака отвязаться. А Топтыгин за день проголодался поговорить и пошёл городить: