Изнанка и лицо - читать онлайн книгу. Автор: Альбер Камю cтр.№ 38

В этот вечер, написав письмо, Мерсо отправился, уже не в первый раз, в дансинг. Он заранее оплатил услуги одной из тренерш по танцам, некой Хэлен, которая немного знала французский и понимала его плохой немецкий. Покинув дансинг в два часа ночи, он проводил ее до дому, самым корректным образом занимался с нею любовью, а утром лежал голый в чужой постели, прижавшись к женской спине, и со спокойным добродушием созерцал ее длинные ляжки и широкие плечи. Ушел, не разбудив спящую и сунув деньги в одну из ее туфель. Когда Мерсо уже был на пороге, послышалось: «Дорогой, ты ошибся». Он вернулся. Он и впрямь ошибся. Плохо разбираясь в австрийских купюрах, он вместо стошиллинговой оставил банкноту в пятьсот шиллингов. «Да нет, – ответил Мерсо, улыбаясь, – это для тебя. Ты была неподражаема». Лицо Хэлен, веснушчатое, обрамленное спутанными светлыми волосами, осветилось улыбкой. Она вскочила на постели и расцеловала его. Эти поцелуи, несомненно, первые, которыми она наградила его бескорыстно, от всей души, подняли в душе Мерсо волну эмоций. Он уложил ее, накрыл одеялом, да еще подоткнул его со всех сторон, после чего подошел к двери и с улыбкой оглянулся. «Прощай», – сказал он. Хэлен широко открыла глаза, выглядывавшие из-под одеяла, которым она была укутана по самый нос, и не нашлась что ответить.

Несколько дней спустя Мерсо получил ответ из Алжира:

Мерсо решил добираться в Алжир через Геную. Как другим требуется побыть в одиночестве перед принятием судьбоносного решения ввязаться в главную партию всей жизни, ему, отравленному одиночеством и обособленностью от людей, было просто необходимо найти прибежище в дружбе и доверительных отношениях и вкусить, пусть даже кажущуюся надежность, перед тем как вступить в свою игру.

В поезде, который мчал его через Северную Италию в Геную, он прислушивался ко множеству голосов внутри себя, которые нашептывали ему о счастье. Стоило появиться первому, прямому, как карандаш, кипарису, стоящему на чистой земле, как что-то зашевелилось внутри его. И слабость, и лихорадка все еще не покидали. Но что-то обмякло, отпустило. Вскоре, по мере того как солнце продвигалось по небосклону и все приближалось море, а с необъятных, сверкающих и подрагивающих в мареве небес на трепетные оливы изливались потоки воздуха и света, ликование, наполнявшее мир, соединилось в его сердце с восторгом. Стук колес, детская воркотня, которой было наполнено забитое до отказа купе, вообще все, что улыбалось и пело вокруг, задавало ритм его внутреннему состоянию и сопровождало его до тех пор, пока Мерсо, долгое время скованный и неподвижный, не пустился на все четыре стороны и не высадился, ликующий и ослепленный, в оглушительной, лопающейся от здоровья на берегу своего залива, под своим небом Генуе – городе, в котором до самого вечера правили бал и воевали друг с другом желание и лень. Его томили жажда, желание любить, наслаждаться, сжимать кого-то в объятиях. Сжигавшие его боги бросили его в море, прямо в порту, где, наплававшись до изнеможения, он надышался запахом смолы и соли. Затем пустился наугад по узким, пахучим улочкам старого города и отдался краскам и звукам окружающего мира, внимая всему: небу, стонущему под тяжестью солнечного диска, котам, забирающимся в помойные баки, а потом, ступив на дорогу, которая идет над Генуей, и морю с его многообразием запахов и световых эффектов. Закрыв глаза, Мерсо сжал руками теплый камень, на который присел, чтобы затем открыть их и окинуть взором этот выдающийся в смысле дурного вкуса город, в котором гудела и била через край жизнь. В последующие дни он полюбил сидеть на лестнице, спускающейся в порт, а в полдень наблюдать за девушками, покидающими на время обеда расположенные в порту конторы. От их голых ног, обутых в сандалии, ярких легких платьев, под которыми угадывалась ничем не стесненная грудь, у него пересыхало в горле, а сердце билось от желания, в котором он обретал и свободу, и оправдание. Вечером по улицам шли те же женщины, и Мерсо снова провожал их глазами, ощущая, как горячее, исполненное желания существо у него между ног с грозной нежностью шевелится. Два дня горел он нечеловеческим возбуждением. На третий покинул Геную и морем отправился в Алжир.

На протяжении всего путешествия, созерцая игру воды и света по утрам, днем и вечерами, он согласовал биение сердца с медленными ритмами неба и наконец-то пришел в себя. Доверия к выздоровлению иным способом у него не было. Устроившись на палубе, Мерсо размышлял о том, что не следует спать, нужно бодрствовать, быть начеку, имея дело с друзьями, не доверяя душевному и телесному комфорту. Ему еще только предстояло выстроить как свое счастье, так и свое оправдание. И, несомненно, отныне эта задача становилась более выполнимой. Его окутывал странный покой, когда на море спускалась ночная прохлада и первая звезда медленно проступала на небе, где умирал зеленый свет, уступая место желтому, и он чувствовал, что после великого потрясения, которое перенес, все то темное и дурное, что было в нем, отходило на задний план, чтобы уступить место ничем отныне не замутненной душевной субстанции, вернувшейся в свои берега, берега добра и решимости. Теперь многое стало понятно. Его долго грела надежда на женскую любовь. Оказалось, он не создан для любви. В своей прежней жизни, сводившейся к работе, комнате и сну, обедам в кафе и любовнице, Мерсо искал свой собственный путь к счастью, которое в глубине души, как все, считал неосуществимым. Он сыграл в игру под названием: захотеть стать счастливым. Он никогда не хотел счастья сознательно и свободно. Никогда, вплоть до того дня… Начиная с этого момента благодаря одному-единственному, хладнокровно рассчитанному поступку жизнь его переменилась, и счастье стало казаться возможным. Конечно, Мерсо выстрадал в муках это новое существо. Не ценой ли осознания той жалкой комедии, которую он ломал прежде? Ему, к примеру, стало ясно: то, что связывало его с Мартой, в большей степени было тщеславием, чем любовью. Даже чудо ее губ, которые она протягивала ему, было лишь радостным удивлением перед собственным могуществом, которое познается и пробуждается, когда одерживаешь победу. Вся история его любовных отношений сводилась по сути к замене первоначального удивления уверенностью, а несмелой надежды – тщеславием. Он любил прежде всего те вечера, когда они с Мартой шли в кино и все взгляды были устремлены на нее, любил ту минуту, когда предъявлял ее миру, а вовсе не саму Марту. Мерсо любил себя в ней, восторгался своей силой, тешился собственным величием. Даже его влечение к ней, страстное желание обладать ее плотью, возможно, брали начало от его удивления тем, что он владеет этим несравненно-прекрасным телом, что в его власти делать с ним что угодно и даже унижать. Теперь ему было ясно: он создан не для такой любви, а для любви невинной и страшной к черному божеству, которому отныне служил.