Изнанка и лицо - читать онлайн книгу. Автор: Альбер Камю cтр.№ 10

Улицы Орана отданы пыли, гальке и зною. Если идет дождь, это уже потоп и море грязи. Но под дождем или на солнце – лавки имеют одинаково экстравагантный и нелепый вид. Весь дурной вкус Европы и Востока сошелся здесь. Здесь можно найти вперемешку мраморных борзых, танцовщиц с лебедем, Диан-охотниц из зеленого галалита, дискоболов и жнецов, все, что служит подарками ко дню рождения или к свадьбе, целый курьезный народец, неустанно порождаемый насмешливым коммерческим гением для украшения наших каминов. Но эти дурного вкуса поделки приобретают здесь вычурное своеобразие, заставляющее все простить; вот содержание одной из витрин: в пыльном ларце отвратительные гипсовые слепки изуродованных ног, набор рисунков Рембрандта «по 150 франков за штуку», шутки-сюрпризы, трехцветные бумажники, пастель XVIII века, заводной плюшевый ослик, бутылки с Прованской водой для консервирования зеленых маслин и отвратная деревянная богоматерь с непристойной улыбкой на устах. (Чтобы никто не ошибся, хозяин поместил у ее ног табличку: «Пресвятая Дева из дерева».)

В Оране можно увидеть:

1. Кафе со стойками, отлакированными грязью и усыпанными мушиными лапками и крылышками, с хозяином, неизменно улыбающимся, несмотря на всегда пустующий зал. Маленькая чашка черного кофе там стоит двенадцать су, большая – восемнадцать.

2. Фотомастерские, где техника не продвинулась со времен изобретения светочувствительной бумаги. В их витринах причудливая фауна, которой не встретишь на улицах, начиная от псевдоморяка, облокотившегося на столик с изогнутыми ножками, до невесты с поникшими руками, перетянутой талией – на фоне лесного пейзажа. Можно предположить, что речь идет не о снимках с натуры, а о каких-то сценических персонажах.

3. Назидательное изобилие магазинов похоронных принадлежностей. И не потому, что в Оране умирают больше, чем где-либо в другом месте, но оттого, что оранцы, как мне кажется, делают из похорон событие исторической важности.

Симпатичная наивность этого торгового люда сказывается и на рекламе. Читаю анонс третьесортного фильма на афише одного оранского кинотеатра. Обнаруживаю в нем такие эпитеты, как «роскошный», «блистательный», «необычайный», «чудесный», «волнующий», «потрясающий». Наконец, дирекция информирует публику о внушительных жертвах, принесенных ею, чтобы заполучить возможность показать эту удивительную «постановку». Однако цена билетов останется обычной.

Было бы неправильно думать, что в этом проявляется только вкус к преувеличениям, свойственный южанам. На самом деле авторы этих дивных афиш демонстрируют свое безошибочное психологическое чутье. Им важно преодолеть безразличие и глубокую апатию, свойственную местным жителям, как только речь идет о выборе между двумя зрелищами, двумя профессиями, часто даже между двумя женщинами. И реклама это хорошо знает. Она принимает американские пропорции, имея те же самые основания все доводить до крайности, что и там.

Улицы Орана рассказывают, наконец, о двух основных усладах местной молодежи: чистить туфли и прогуливать их потом по бульвару. Чтобы иметь верное представление об этих наслаждениях, надо поручить заботы о своей обуви в десять часов утра в воскресенье чистильщикам бульвара Галлиени. Взгромоздившись на высокое кресло, вы сможете отдаться тогда очевидному даже для профана особому удовольствию, лицезрея людей, влюбленных в свое ремесло, каковыми являются оранские чистильщики. Все разработано до деталей: многочисленные щетки, три вида тряпок, вакса, смешанная с эссенцией; видя совершенный блеск, рождающийся под мягкой щеткой, можно подумать, что действо закончено. Но та же неутомимая рука снова кладет ваксу на блестящую поверхность, трет ее, делает тусклой, ведет крем в глубь кожи и потом заставляет искриться под той же щеткой двойным и поистине окончательным блеском, извлеченным из самых глубин кожи.

Полученные таким образом диковины выставляются потом напоказ перед знатоками. Чтобы оценить все утехи, предоставляемые бульварами, надобно посетить маскарады, молодежные карнавалы, которые устраиваются ежевечерне на главных улицах города. Молодые оранцы из «общества» в возрасте от шестнадцати до двадцати лет заимствуют образцы элегантности из американских кинолент и перед тем, как идти обедать, непременно переодеваются: завитые и напомаженные шевелюры, выбивающиеся из-под фетровых шляп, сдвинутых на левое ухо и заломленных над правым глазом, шеи, стиснутые довольно внушительных размеров воротничками, на которые спадают волосы, микроскопический узел галстука, заколотого массивной булавкой, пиджак до середины ляжек, а талия совсем рядом с бедрами, короткие светлые брюки, сверкающие туфли на тройной подошве – вот так эта молодежь демонстрирует на тротуарах свой невозмутимый апломб под перестук железных подковок на своих башмаках. Молодые люди стараются максимально подражать пластичности, походке и блеску Кларка Гейбла. Это дало повод критическим умам города пренебрежительно называть этих молодых людей «Кларками».

Что бы ни случилось, большие бульвары Орана к концу дня заполнены армадой этих симпатичных юнцов, которые лезут из кожи вон, чтобы казаться шалопаями. Так как молодые жительницы Орана постоянно чувствуют себя невестами этих пылких гангстеров, они тоже демонстрируют свой макияж и элегантность, скопированные у великих американских актрис. Те же злые языки, соответственно, дали им прозвище «Марлен». Таким образом, когда на вечерних бульварах щебет птиц вздымается с пальм к небу, десятки Кларков и Марлен встречаются, оглядывают и оценивают друг друга, переполненные счастьем жить и блистать, отдавшись на час головокружению шикарной жизни. Как говорят завистники, впечатление такое, будто присутствуешь на сборищах какой-то американской делегации. Но в этих словах чувствуется горечь тех, кому за тридцать, которым уже не пристало участвовать в подобных играх. Они не признают эти ежедневные слеты молодости, им чужда романтика. Это похоже на птичий парламент, который встречается в индийской литературе. Но на бульварах Орана не обсуждаются проблемы бытия, и никто не озабочен поисками совершенства. Остаются только биение крыльев, украшенные султанами колеса, жеманное и победоносное изящество, взрыв беззаботного пения, стихающий к ночи.

Я слышу Хлестакова: «Нужно чем-нибудь высоким заняться». Что ж, они, пожалуй, на это способны. Им нужен какой-то толчок – и «высокое» заселит через несколько лет эту пустыню. Но пока душа, немного скрытная, должна раскрепоститься в этом легкомысленном городе с его парадами размалеванных девиц, с его бесхитростным лицедейством, заметным невооруженным глазом. Заняться чем-нибудь высоким! Лучше посмотрите на Санта-Крус, высеченный в скале, на горы, на гладь моря, ощутите сильный ветер и палящее солнце, поглядите на высокие краны порта, поезда, ангары, набережные и гигантские марши лестницы, восходящие по утесу города, а в самом городе взгляните на эти игры с их скукой и суматохой и прочувствуйте свое одиночество. Возможно, все это недостаточно цивилизованно, но большое достоинство этих перенаселенных островов в том, что там раскрывается сердце. Лишь в шумных городах возможна тишина. Из Амстердама Декарт писал старому Бальзаку ^[15]: «Каждый день я отправляюсь на прогулку среди людской толчеи и смятения с той же свободой и душевным спокойствием, с каким вы могли бы прогуливаться по своим пустынным аллеям».