Открытие. Новейшие достижения в иммунотерапии для борьбы с новообразованиями и другими серьезными заболеваниями - читать онлайн книгу. Автор: Чарльз Грабер cтр.№ 25

«Мы ищем там, где светло», – говорил Гёте. А перспективы иммунотерапии рака по-прежнему ограничивались редкими вспышками во тьме. Лучшие и самые талантливые молодые ученые считали иммунотерапию рака гиблым местом для карьеры. Большая часть поколения, получившего высшее образование в конце восьмидесятых и в девяностых, уходила в лучше финансируемые и более перспективные области научных исследований. Одни занялись разработкой новых классов химиотерапии или радиационной онкологии. Другие пошли в область «ингибирования сигнальных путей». А онкологи по-прежнему предлагали все те же традиционные методы лечения – «режь, жги, трави», – которым их научило предыдущее поколение, единственные методы, которым они по-настоящему доверяли.

Простые, но необходимые исследования в области иммунотерапии отдали на откуп горстке настоящих фанатов своего дела – Ллойду Олду, Ральфу Стейнману и другим. Стив Розенберг же отошел от иммунолейкина-2 и занялся другими технологиями, по примеру Стива Гринберга занявшись поиском новых, более эффективных способов выращивания и пересадки армий Т-лимфоцитов, которые смогут распознавать и убивать опухоли³⁹. Вы бы вряд ли догадались об этом, видя практически пустые залы на презентациях об иммунотерапии рака на национальных онкологических конференциях, которые из года в год посещали в основном одни и те же люди, часто – из плохо финансируемых лабораторий, но закрыты были еще не все дороги к успешной иммунотерапии рака. У большинства этих дорог была одна общая черта: Т-лимфоциты, иммунные клетки, которые, как все еще считали онкологи-иммунологи, смогут распознать опухолевые антигены и убить рак⁴⁰.

Но возник уже знакомый вопрос: если Т-клетки умеют распознавать раковые антигены (они это умеют), а Гринберг и другие умеют выращивать и стимулировать целую армию Т-лимфоцитов, которые распознают опухолевые антигены и атакуют рак (они это умеют), почему тогда у онкобольных не возникает иммунная реакция на рак без этих процедур? Если иммунная система умеет находить и убивать опухоли, почему она этого не делает? Почему мы вообще болеем раком?

Возможных ответов было два: либо иммунотерапевты неправы, либо в общей картине чего-то не хватает.

Вопросы были интересными. Доктор Розенберг больше хотел как можно быстрее довести экспериментальную теорию до клиники, даже если это значило, что придется бежать впереди базовых иммунологических исследований, которые помогли бы осмыслить результат. Но было очевидно, что чего-то не хватает – чего-то, что еще не открыто, словно неизвестный кусочек мозаики, который мешает Т-лимфоцитам «активизироваться» против рака или отключает их до того, как они успеют завершить работу. То было не наблюдение об иммунной системе или болезни в общем: это таинственное «нечто» происходило только при взаимодействии иммунной системы с раком.

Если вы были онкологом-химиотерапевтом или молекулярным биологом, идея о таинственном нечто казалась вам эксцентричной и не то, чтобы очень научной⁴¹. А это означало, что иммунотерапия рака – не «настоящая» наука. Вы либо верите, либо нет; все сводится только к тому, каким исследованиям вы предпочитаете верить и как хотите интерпретировать результаты.

Циники (в число которых входило подавляющее большинство врачей и ученых, работавших с раком, иммунной системой или и тем, и другим сразу) считали, что таинственное «нечто», которое мешает иммунотерапии рака работать, называется «реальностью»: рак и иммунная система никак не взаимодействуют, им нечего друг другу сказать, и заставить их вести диалог невозможно. Любые противораковые эффекты интерферона, интерлейкина-2 или БЦЖ объясняются, конечно же, тем, что T-лимфоциты просто распознают антиген вируса, который заразил клетку и вызвал рак. Никто не спорил с тем, что T-лимфоциты умеют находить клетки, зараженные вирусом: они действительно умеют это делать. А вероятность развития некоторых раков, как известно, повышается после заражения вирусом (например, папилломавирусом человека)⁴². Эта модель вполне вписывалась в имеющиеся факты, обработанные бритвой Оккама; Розенберг, настаивало большинство, просто неправильно интерпретировал увиденное. Антигены раковой клетки просто не являются в достаточной степени «не своими», чтобы T-лимфоциты узнали в них чужаков. Если бы это было не так, то можно было бы сделать работающую прививку от рака. Тем не менее на тот момент ни одной вакцины не существовало.

Онкологи-иммунологи могли сколько угодно с этим спорить и указывать на проблески. Но в конечном итоге у них не было никакого биологического основания для своих аргументов. Собственно, они могли выдвинуть ровно один контраргумент: обнаружить то самое нечто, которое объяснило бы проблемы с иммунотерапией рака и позволило T-лимфоцитам гарантированно распознавать, атаковать и убивать раковые клетки. И в гонке за этим открытием наибольшего успеха добились те, кто даже и не собирался в ней участвовать.

Человеком, открывшим нечто, стал крепкий техасец, любитель игры на губной гармошке, который вообще на самом деле не исследовал рак.

Джим Эллисон похож одновременно на Джерри Гарсию и Бена Франклина, и в нем есть что-то от них обоих: он музыкант и ученый, который приправляет свою нетерпеливость и мощный интеллект слегка гнусавым акцентом и чувством юмора. Прежде всего он любопытный и тщательный наблюдатель, которому, похоже, наплевать на почти все остальное, – в общем, обычный ученый-исследователь, который рад ошибиться девяносто девять раз, чтобы на сотый оказаться правым. Именно этот «сотый раз» принес ему Нобелевскую премию 2018 года.

Эллисон перерос свой родной город Элис, штат Техас¹, еще в старших классах школы, после того, как ему пришлось перейти на удаленное обучение по продвинутому курсу биологии, в котором (о ужас) даже упоминали Чарльза Дарвина. Этот курс читали в Остине, где располагались лучший в Техасе государственный университет и самая оживленная музыкальная сцена. Сочетание идеально подходило для Джима Эллисона, и, окончив школу, он переехал туда с концами. Ему было семнадцать лет, и он собирался стать сельским врачом, как его отец.

Период с 1965 по 1973 годы был хорошим временем для молодого музыканта в Остине². Джим играл на губной гармошке, причем достаточно хорошо, чтобы быть востребованным. Он играл в кантри-барах города и для «Одиноких звезд» Лакенбаха, где выросло поколение кантри-музыкантов – «разбойников» вроде Вилли Нельсона и Уэйлона Дженнингса³. Это было весело, а вот подготовка к медучилищу казалась просто зубрежкой ради зубрежки.