– Желаете, чтобы я не разглашал увиденный инцидент?
Догу полагал, что выиграл этот раунд. Что обзавелся таким необходимым ему компроматом, рычагом давления на Верховного, что теперь они поговорят на других тонах. Не подозревал о том, что на его персональной гильотине уже горит зеленый свет.
– Мне придется отвлечься, – произнес Аид тихо.
– Конечно, – шепнули ее губы беззвучно.
– Пообещай мне, что сейчас закроешь глаза. Не будешь на это смотреть.
И, вставая, знал – будет. Будет, потому что она единственная, способная его жестокой стороной восхищаться. Непередаваемое чувство.
Распрямился перед советником. И с рук будто свалились еще одни невидимые кандалы.
* * *
Нова.
(I Am Waiting for You Last Summer – Into The Wild)
– Что ты с ним сделал?
– Я стер его.
– Стер?
– Да. Лишил права на перерождение на Аддаре.
Дворец остался далеко. Вокруг звездная ночь, белесый абрис шатра с колышущейся занавеской входа; отпущенные постовые разошлись по домам. Луна, костер на лысой опушке посреди вересковых трав, два специально подкаченных к кругу из камней бревна – кто-то волок их от самого леса до побережья. И небо – такое черное и высокое, что ты сам себе кажешься песчинкой.
В галерее Аид говорил «не смотри», и я бы не смотрела, если бы была человеком. Потому что тогда бы вид его вспыхнувших белым глаз, сжатый в полосу рот и выражение лица, сделавшееся каменным, преследовали бы меня по ночам.
Я уже давно не Леа, Нова, но все равно запомнила, как некогда живой Догу Серкан – лысый мужчина преклонных лет – стал вдруг неживым, блеклым и пластиковым, как осыпалось мятой крошкой под одеждой его сухощавое тело. Фильм ужасов, если без предупреждения.
– А как насчет других миров?
– Другие миры сами решат, нужен ли им такой… гость, – пространный ответ человека, понимающего то, о чем говорит.
Да, это было жестко. Бескомпромиссно, но в то же время красиво, точно и быстро. Когда про Санару говорили «беспощаден» – не обманывали и даже не преувеличивали. Этим вечером я впервые созерцала «машину для кары» в действии – ее сложные, почти непостижимые механизмы, перекраивающие чужую судьбу, как заточенные лезвия портновских ножниц.
– Его тело…
– Его тело более не принадлежало душе и потому мгновенно истлело.
– Ты часто?..
– Нечасто.
Судья предвосхищал мои вопросы заранее. Он в очередной раз впечатлил меня этим вечером, но испытывал сейчас прогорклое чувство, потому что не был уверен, что впечатление это приятное.
– Я напугал тебя?
Он меня не напугал. Когда взрывается вулкан, это красиво и страшно, это зрелище на всю жизнь – оно тянет и отталкивает, оно помнится.
– Меня очень сложно… такую… напугать. Я умею все принимать.
Он хотел мне верить, но ему было сложно. Теперь, после нашего второго поцелуя, после того, как Санара, пусть всего на несколько секунд, позволил себе «смешаться» со мной, я чувствовала его почти так же хорошо, как себя. Тонко, точно, трепетно. Ощущала его раздражение на самого себя за то, что дал волю чувствам, прошедший по его сознанию тенью испуг – а что, если бы навредил? Он жил с собственной тьмой из года в год, пытался с ней ладить, но не поладил, силился постичь, но так и не постиг. И никогда ее в себе не принимал, скорее, отторгал, жил как пациент с антагонистичным имплантом. Боялся того, что если спустит себя с поводка, если отпустит контроль, то эта самая тьма вольется в меня вместе с другими его чувствами, примется рыскать изнутри в поисках греха, искать, за что наказать. Возможно, казнить.
«Не найдет».
– Она не найдет…
Вдруг повторила я вслух.
Костерок уже горел под звездами, как живой ночник – был рад тонким веткам и поленьям потолще, хорошо, что кто-то предусмотрительно оставил их здесь.
– Кто?
– Твоя тьма. За что меня покарать, если войдет в меня… вместе с тобой.
Губы Санары поджались. Он впервые в жизни не понимал, как быть – желал приблизиться к женщине, попросить о том, чего так долго был лишен, знал, что ему шагнут навстречу, но не двигался с места. Должен был сначала разобраться, обезопасить ту, из-за которой проснулось сердце. Теплую заботу Аида по отношению к себе я чувствовала тоже. Собственную для него важность, хрупкость, нужность. И тоже хотелось его – мужчину, давно не знавшего никакой к себе нежности, – приласкать. Но, если подтолкну к себе сейчас, обреку на сильное беспокойство, усилю его разлад с самим собой. Нельзя. Санаре нужно время, сейчас оно особенно сильно ему нужно, как глоток воздуха, и пусть моя поддержка выразится в протянутой руке помощи «бездействия», а не в беспочвенных увещеваниях о том, что тьма мне не навредит. Она темна, глубока, в ней будет сложно даже мне.
Однако мы все равно со всем разберемся.
– Ты не останешься?
Он чувствовал ход моих мыслей, как подводное течение.
– Нет, скоро пойду. Люблю спать дома.
Шутка с долей правды.
Ветерок сожаления в его глазах, но Аид знал, что это начало, а не конец. Несмотря на это, ему все равно хотелось наших касаний, моей головы на своей подушке. Однако одной «головой» ведь дело не ограничится… Нам обоим пришлось принять необходимость временной паузы.
Я достала из кармана старый амулет – уже «обесточенный», тот самый, недавно лежащий в парадной одежде советника. Три желтых камня по центру – накопители энергии и усилители желаний. Россыпь черных кристаллов – блокировка чужой воли, сиреневые – морок. Интересная вещица, даже странно, что Догу смог разобраться, как она работает.
– Как он действовал?
Судья, занимавшийся костром, смотрел на медальон в моих руках заинтересованно.
Я задумалась, подыскивая простую формулировку, способную объяснить сложную схему.
– Подменял чужие желания целями того, кто закладывал информацию. Подавлял волю, помогал забыть собственные намерения, верить в ложь.
– Мастерили Элео?
– Скорее, странная смесь Элео и местных шаманов.
– Он не опасен?
– Теперь нет. Я отключила его так же, как и другие.
– Другие?
Это слово повисло между нами, как мост, одним концом ведущий в то прошлое, о котором Аид не знал, но хотел узнать.
Может, и правда время для первого серьезного разговора? Больше не враги; ночь темна, и нам обоим не хотелось расставаться. Манолас – чужой и загадочный остров – впервые стал уютным, прислушивающимся к разговору двух странников. Похожий на темнокожего сонного папуаса, он ждал убаюкивающих на ночь заморских сказок. И я начала рассказ.