Про Иванова, Швеца и прикладную бесологию #3 - читать онлайн книгу. Автор: Вадим Булаев cтр.№ 56

— Зачем? — жёстко перебил её парень. — Я об этом не просил.

— Не просил, — согласилась женщина и привалилась спиной к колонне, глядя на стену перед собой. — Просто захотелось, чтобы ты в своём дерьме не одинок был. Не ты один на крючке пляшешь. Да и нравишься ты мне — без причины не любопытен, молчать умеешь, ну и целуешься неплохо. И самое главное — ты думаешь почти как я. Всё необычное, непонятное берёшь на заметку и пытаешься разобраться, постичь. Вот и сейчас — у тебя же ко мне масса вопросов, без ответов на которые я тебе непонятна, двусмысленна, а, значит, опасна. Но ты молчишь, держишь в себе, потому что все эти вопросы из тех, на которые ты бы и сам никому ничего не сказал и не признался. Верно?

Ответом ей стали вопросительный мужской взгляд в стиле «Тётка, ты свихнулась?», и молчание.

Внештатницу Спецотдела это не пробрало, она даже не повернула головы, чтобы увидеть продемонстрированную Ивановым реакцию. Да ей, похоже, ответ парня сейчас и не слишком важен был. Она продолжила, всё так же глядя в стену Схипхола:

— Весь этот бред я тебе рассказываю только для одного: не возвращайся обратно в Департамент. Живи своей жизнью. А если решишь вернуться — то помни и понимай, что там, — Лана для убедительности тыкнула пальцем в потолок, обозначая виртуальное месторасположение последней очереди, — порядки человеческие. Не жди от них понятной тебе справедливости. Ничего не жди. Как приняли — так и сдадут при нужде. Тот бородатый, он, наверное, нормальный, раз за тебя впрягся... но и он не всемогущий. О чём размышляешь? — наконец-то она обратила внимание на бывшего инспектора и не могла не отметить его задумчивость.

— О Тохе, — рассеянно ответил ей Иванов, для которого слова о тотальном недоверии откровением не стали. — Из-за тебя, твоих закидонов я места себе не нахожу, Розочка плачет...

— Прости, — сразу поняла ход мыслей парня Лана. — По-другому было нельзя. Он мог проболтаться и всё не нарочно испортить.

— Понимаю, — злобы в бывшем инспекторе не было, одна досада на то, что все пытаются им вертеть по своему разумению. — Просто скучно без него. Друг он мне.

— Везёт, — неожиданно подавленно заявила женщина. — А у меня нет никого, за кем так переживать бы стоило. Давно нет.

Сергей окинул взглядом спутницу — да нет, не такая уж она и старая, чтобы совсем одной на белом свете остаться. Даже если семьи действительно по каким-то причинам у неё нет, то должны быть подруги, любовники, одноклассники, знакомые, бывшие. Разве что она самоизолировалась от мира, но тут уж кто ей виноват... Нет, однозначно интересничает, заинтриговать пытается.

— Не угадал, — сказала Лана, снова с лёгкостью читая его мысли. — Я действительно одна в этом мире. Знакомых — полно. Друзей, как и родни — нет. Да и откуда они возьмутся у столетней бабки?

От такого заявления парень скривился. К чему это самоуничижение? «Столетней бабки...» пошло и скучно таким образом жалость к своей персоне вытряхивать из окружающих. Дёшево как-то, мелко.

— Не веришь... — протянула женщина, по-прежнему не отрываясь от колонны и скрестив руки на груди. — Да будет тебе известно, Сергей, я тебе в прабабки гожусь. Потому и знаю многое, и умею. И все фотографии в моём доме сделала я сама, и каждая из них — кусочек моей памяти, моей жизни. Для более полного понимания: я родилась в 1900 году, в семье архивариуса ГУ ГШ, что в те дни на Дворцовой площади располагался. Маменька родами умерла, а я росла хиленькой, болезненной. В четыре года у меня диагностировали чахотку и велели папеньке везти меня в Крым, к морю, куда в те годы всех туберкулёзников свозили. Да только жалованье у архивариуса копеечное, чин скромный — едва на комнату со скудным пропитанием хватало. К тому же, поигрывал он в картишки по пятницам, не слишком удачно. Вечно в долгах был... Некрупных, но на лишнее платьице деньги редко находились, а уж о переезде и мечтать не приходилось... И тогда мой папенька удумал злоупотребить служебным положением: он ведь, помимо своей основной службы ещё и с Александросом интересы водил. Книги по колдовству понемногу собирал под его чутким руководством и особо вредные уничтожал. Изымал знания из людского мира, дабы новые потрясатели вселенной меньше плодились… Должность как раз подходящая была — всякие секреты со всей империи через его руки рано или поздно проходили. Колдовские книги не исключение. Там и не такое попадалось...

Она немного прокашлялась, мельком взглянула на часы и, убедившись, что до рейса время ещё есть, продолжила.

— В общем, папенька, чтобы я не умерла, ритуал надо мной провёл. И не чёрный, и не белый, а непонятно какой. До сих пор не знаю, как ни пыталась разобраться. Так я получила почти вечную жизнь. Биологически мне около тридцати двух, хронологически — скоро круглый юбилей... Александрос с папенькой в большой дружбе был и уж не знаю, как, но покрыл его перед своим начальством. Книгу, по которой меня в живых оставляли, изъял и не признаётся, куда дел. Так и зажили...

— И Ленина видела? — не удержавшись, перебил Серёга. Он не то чтобы верил в эту побасенку, но рассказывала Лана интересно, не отнять.

— Нет, не видела. В семнадцатом году о нём толком и не знали, это потом пропаганда раззвонила, да и другие интересы у меня были: Есенин, Блок, Хлебников... Поэты, одним словом. Тогда сила слова была в сотни раз мощнее, звонче, чем сейчас. Тогда народ умел слушать и чувствовать. Вот я и бегала с выступления на выступление, по салонам разным, стараясь на глаза не попадаться пьяной матросне и озверевшим, завшивевшим солдатикам, что с фронта по домам пёрли. С тех пор табачный дым и обожаю — он для меня как напоминание о тех днях, о тех людях... Курили тогда много, не выходя из помещения. Бывало зайдёшь — лиц не видно, лишь сизое облако и стихи, стихи. Не поверишь — иногда сама, когда никто не видит, сигару подожгу и нюхаю, словно токсикоманка. Приятно... А тут папенька ещё захворал от питерской сырости — в тот год почти не топили, дров не было из-за разрухи и безвластия. Вот и крутилась между барахолкой, жуликами, которым ворованное сбывала и мастерами слога. Да-да, — специально уточнила женщина. — Воровкой была. Мне на вид лет шесть или семь давали, потому бедненькую, но чистенькую девочку с кудряшками не опасались. Постепенно на карманницу переучилась. Лекарства стоили дорого, выручки с одних тряпок да мелочёвки бросовой не хватало... Потом папенька умер, из комнаты выгнали, ещё и квартирохозяйка обокрала, пока я похоронами занималась. Пришлось заново в жизни устраиваться. Так что не до Ильича мне было... Тогда я и полюбила танцы. В балетную школу, естественно, не пошла — разбежались в те дни балерины кто куда, но кое-чему научилась. Времени для самообразования у меня полно имелось — идти некуда, работы нет, на городских толкучках примелькалась — со дня на день могли бить начать... Вот и развлекалась, как могла. Тогда же и драться научилась у фартовых. Имелись там всякие специалисты — от гимнастики до ножевого боя. Меня знали, блатные не трогали... Ничего, пережила и гражданскую, и НЭП, будь он неладен. Выкарабкалась в нормальную жизнь. К концу тридцатых окончила рабфак, стала учительствовать понемногу, хотя и сама выглядела как школьница. Ничего, пропустили, документы у меня хорошие имелись, совершеннолетние... Я любила свой класс. Тот парень, Володя, тебе ещё его фотография понравилась, — Иванов согласно кивнул, давая понять, что понимает, о ком идёт речь, — был моим учеником. Погиб в блокаду, зажигалки на крышах тушил... В эти чёрные дни и Александрос из небытия нарисовался, немного еды мне принёс. Как я потом поняла, в обход всех правил, сильно рискуя. А тогда, зимой сорок второго, я в ногах у него валялась, всё готова была отдать, только бы мой класс, мои дети, выжили. Но он отказался. Говорил, что им запрещено вмешиваться в жизнь живых. Именно тогда я и возненавидела Департамент. Вокруг такое творилось, а у них правила эти поганые! Они же могли спасать, помогать, сберечь! А они... - женщина в сердцах махнула рукой. - Теперь понятно?!