Муравечество - читать онлайн книгу. Автор: Чарли Кауфман cтр.№ 76

— Не суть, — говорит он.

— Я как раз о том, — говорю я, — что по сути эти насмешки надо мной выглядят довольно беззубо.

— Может быть, мы бы могли продавать еврейскую обувь, — говорит Генриетта и тем самым выдает себя с головой.

— И как ты себе это представляешь? — спрашивает начальник.

— Не знаю. Туфли-ермолки?

Это бессмысленно и как шутка, и как оскорбление. Плохо даже по ее меркам. Начальник считает ее реплику возмутительно оскорбительной.

— Никаких шуток о ермолках на рабочем месте! — кричит он.

Возможно, он не знает, что такое «ермолка», и думает, что это какое-то оскорбление евреев.

— Если и когда я узнаю, кто повесил это фото, — продолжает он, — полетят головы.

Не понимаю, как он не видит, что это все Генриетта.

— Думаю, еврейскую обувь можно было бы назвать «шаббатильоны», — говорю я, пытаясь разрядить обстановку и перещеголять (сразу на миллион щеглов!) Генриетту.

Все смеются. Все, кроме Генриетты.

— А почему ему можно так говорить? — спрашивает Генриетта.

— Потому что он еврей! — отвечает босс.

— Мазаль-туфли! — выдает Генриетта, не в силах сдержаться. Начальник качает головой.

— Дайте срок, я узнаю, кто это был, — говорит он и выходит.

Когда я возвращаюсь в кабинет, коробка уже ждет меня на столе. Чувствую себя как ребенок, разрывающий оберточную бумагу в Рождество. Туфли. Боже мой, туфли. Прекрасная гладкая, сияющая ярко-красная кожа. Серебряная застежка. Подошва из черной резины. Я знаю, что Цай их вернула, потому что они ей маловаты, и уже оформила заказ на точно такие же, но на размер больше. Мысль о том, как ее пальцы входят в подносок жмущих туфлей, пробуждает во мне такие эмоции, какие я не смогу и не буду объяснять. Внутри этих туфлей нет места, которого бы не касалась голая ступня Цай. Без лишней помпы я делаю то, ради чего, уверен, я был послан на Землю. Подношу туфли к носу и вдыхаю. От одной мысли о том, что вдыхаю я молекулы Цай, я чуть не падаю в обморок, но это только начало. Запах: дубленая кожа, резина, пот, ступня… пьянящие ощущения. Я вбиваю серийный номер коробки в компьютер. Да! Цай была первой и единственной покупательницей этих туфлей. Я нежно облизываю языком внутреннюю часть. О, Цай. Поднимаю взгляд и вижу направленный на меня айфон Генриетты.

Я уволен.

Новый фильм Кауфмана окутан идиотским ореолом секретности, словно кому-то есть дело, но я покопался и выяснил, что это очередная максималистская благоглупость под названием «Сны рассеянной трансгрессии» ^[85]. Судя по всему, история исследует, как современный мир скатывается в состояние полусознательного сна и постепенно мы всё спокойнее воспринимаем нарастающий сюрреализм повседневной жизни. Говорят, Джона Хилл там сыграет молодого актера по имени Джона Хилл, который узнаёт, что в Китае есть фабрика, где клонируют Джон Хиллов (Джонов Хиллов?) с целью сделать серию азиатских ремейков фильмов с Джоной Хиллом. Клонов с детства учат говорить на мандаринском. Один неназванный источник сообщает, что фильм будет похож на смесь «Мальчиков из Бразилии» и «Семеро маленьких Фоев». Что бы в итоге ни вышло, это, несомненно, будет очередной натужный, расхваленный экскурс в полное самоотсылок и самовосхвалений сознание Кауфмана. Заканчивая репетировать эту лекцию (в случае дождя она пройдет на «Фестивале кино на дождливый день» при слете американских бойскаутов «Джамбори» в городе Ирвинге, штат Техас, в Центре отдыха парка Сентр) по дороге на прием к окулисту (у него новая поставка глазелей!), я падаю в открытый канализационный люк. Это шокирует, поскольку я уже погрузился в переосмысление речи, с которой три года назад выступил перед филиалом Лиги женщин-избирателей в Сан-Антонио. Лекция называлась «Когда речь о Кауфмане, я голосую ногами». О творчестве Кауфмана, если его можно так назвать, женщины Лиги не знали совершенно ничего, поэтому, чтобы проиллюстрировать свою точку зрения, я выбрал несколько особенно вопиющих сцен и к концу семидесятиминутной лекции легко их убедил. Полагаю, не будет преувеличением сказать, что они больше никогда не посмотрят фильмы Кауфмана.

— Это было просто ужасно, — помню, сказала одна из слушательниц после лекции. — Да, он безумец.

По одному женскому голосу за раз. Теперь же из воспоминаний меня отбросило сюда — по шею в зловонной канализации, барахтаюсь в выделениях соплеменников. Такое со мной не впервые.

Я проверяю лодыжки, колени, запястья — кажется, обошлось без серьезных травм. Решаю подать в суд на город. Было бы лучше, конечно, если бы я получил травму. Но, кажется, после таких падений у меня вообще не бывает травм. Иногда я погружаюсь в гору фекалий. Иногда нет. Чаще — в гору фекалий. Подобной небрежностью город определенно оставляет простор для судебных исков. Я карабкаюсь вверх по лестнице и быстро прячу голову, когда над люком проезжает такси. Осторожно выглядываю и вылезаю на поверхность, мокрый и вонючий. На улицах меня сторонятся; прохожие мечут полные отвращения взгляды, оскорбляют: называют «вонючкой», «говняшкой» и почему-то «педофилом». Сгорая от стыда, тороплюсь домой, принимаю душ и пристегиваюсь к спальному креслу, чтоб хорошенько поплакать. Завтра будет новый день, утешаю я себя. Но будет ли? Или он будет таким же? Очередной открытый люк? Очередная собачья какашка, на которую я наступлю? Очередная стайка хихикающих старшеклассниц? Я не из тех, кто верит в Бога. Да господи Иисусе, в фейсбуке я дружу с Ричардом Докинзом и с другими сумасшедшими, которыми весьма восхищаюсь, но порою мстится, что мои нескончаемые унижения доставляют удовольствие некой злой силе.

Жизнь моя, конечно, сложилась совсем не так, как я ожидал. Вспоминаю ту одинокую ночь, когда, еще будучи студентом Гарвардского университета, блуждал по улицам Кембриджа, штат Массачусетс, в поисках смысла жизни. «Что все это значит?» — вслух вопрошал я. И вдруг передо мной словно бы вырос из-под земли (или явился с небес?) бездомный старик и попросил денег. Я покачал головой, извинился и продолжил свой путь, опустив голову, руки в карманах, продолжая вслух размышлять о смысле жизни. Но бездомному было мало простого отказа — он увязался за мной.

— Буду благодарен любой мелочи. Я стар, у меня была тяжелая жизнь.

— Извините. Я сам ваще без денег (моя попытка сойти за низы общества).

— Ты не понимаешь, — сказал он. — Так бывает: случись что — и жизнь летит под откос. Когда-то и я был молод, как ты, даже моложе. Сколько тебе, девятнадцать? Четырнадцать? Ну, вот когда-то мне было десять, прям как тебе. Хочешь — верь, хочешь — нет, но это правда. Случись что — и жизнь летит под откос.

— Я опаздываю на свою низкооплачиваемую работу, — ответил я, не останавливаясь.

— Когда-то мне в голову взбрела идея, сечешь? Idée fixe, так это называется. Тогда я еще не знал, что это называется idée fixe, и не знал, что это она. Просто в голову взбрела идея, так я подумал. Но она все не уходила. И для других идей в голове уже не было места. Idée fixe, так это называется. Французы ее так называют. Пьер Жане так говорил. Сам не знаю, почему у него женское имя вместо фамилии — это я так и не понял, — но он много чего говорил об idée fixe. Слыхал о нем? Одним его учеником был Карл Янг. О нем-то ты слыхал, а? Ты ж студент, как я погляжу. Он тип известный.