Муравечество - читать онлайн книгу. Автор: Чарли Кауфман cтр.№ 36

Я возвращаюсь, наконец, в квартиру, и пахнет здесь омерзительно. Боже мой, я забыл попросить кого-нибудь присмотреть за моим псом О Азаром Бальтазаром ^[39]! Пол покрыт фекалиями, ковры потемнели от мочи. Я нахожу его истощенным, но чудесным образом живым, он дрожит в ванной. Слабо машет хвостом. Вот как выглядит приветствие без скрытой угрозы. Никакого мертвого взгляда. Это любовь. Он не винит меня в своих невзгодах, хотя, сказать по правде, должен бы. Человеческому роду следовало бы поучиться у О Азара Бальтазара. Я нежно глажу его, успокаивающе шепчу, хвалю его за стойкость. Кажется, он благодарен за внимание, но при этом не сводит глаз с погрызенных запечатанных консервных банок с собачьим кормом, разбросанных по комнате.

— Хорошо, дружок, — говорю я. — Давай-ка мы тебя покормим.

Мне правда очень жаль, что я совершенно о нем забыл. Слава богу, он выжил. В это трудно поверить. Полагаю, без еды можно протянуть долго. Ученые утверждают, что главная проблема — вода. Думаю, он пил из унитаза. Другого объяснения нет. Если бы у меня были лапы и я не понимал устройства крана, поступил бы точно так же. Ставлю на пол миску с кормом. Он пытается его проглотить, но не может.

— Помедленнее, дружище, — советую я.

Он смотрит на меня и как будто улыбается. Зубы пропали. Может, сделать пюре? Корм и так мягкий, но, возможно, из-за общей слабости и беззубости ему нужна дополнительная помощь. Я тянусь к миске, и он рычит. Странно. Непохоже на него. Он всегда был таким приветливым малым. Не уверен, что делать дальше. Говорят, хозяину нельзя позволять псу проявлять агрессию. Пес должен уважать альфу, то есть хозяина, то есть меня. И все же хозяину не хочется быть покусанным. Но, полагаю, учитывая нынешнюю беззубость, он вряд ли представляет большую опасность. Я поднимаю миску. Он вцепляется в руку, пытается удержать, но та выскальзывает из беззубой пасти. Он валится набок, демонстрируя некое подобие припадка. Зрелище достойно жалости. Я глажу его по голове и говорю: «Ш-ш-ш. Ш-ш-ш». Он замирает, и вот он уже мертв. Мир жесток. Я оплакиваю лучшего друга, ибо кто он мне, как не лучший друг? Всегда ждал меня, всегда был рад видеть. Ему было наплевать, успешен я или нет, гений или нет, афроамериканец или нет. Мне кажется, я его подвел. Во многих отношениях он был лучше меня, и я надеюсь когда-нибудь научиться на его примере. Кроме случая, когда он на меня рявкнул — это, честно говоря, обидно, хоть я и понимаю, что наверняка имелись смягчающие обстоятельства, и, в конце концов, дело не во мне. Голод не тетка. Какое-то время я размышляю о его будущей погребальной урне. В моем книжном шкафу — целая коллекция урн (с прахом членов моей семьи, домашних животных и трех безродных трупов из городского морга). В моей семье кремацию предпочитают похоронам в земле, в море или запуску тела в космос. В нашем клане у меня лучший художественный вкус, поэтому выбор урны всегда доверяют мне, на чем я и сам настаиваю.

Я приглашаю на консультацию своего личного скульптора урн Оливье.

— Расскажи мне о своем ослике.

— Это собака.

— В каком смысле? — спрашивает он, делая заметки.

— В собачьем. В том смысле, что он был собакой.

— И тем не менее ты назвал его в честь самого известного ослика во всей Франции? Pourquoi?

— Потому что это третий фильм в списке лучших фильмов всех времен, лучший французский фильм всех времен, лучший фильм про животных всех времен, шестой в списке лучших фильмов всех времен о Семи Смертных Грехах, четвертый — в списке лучших фильмов шестидесятых…

— Как он может быть одновременно третьим лучшим в истории и четвертым лучшим в шестидесятых?

— Я не помню, чтобы учил тебя делать погребальные урны, Оливье.

— Ну, мне фильм показался très fastidieux ^[40].

— Твои рейтинги фильмов меня не интересуют. Я предпочел бы обсудить погребальную урну для моего пса.

— Посмотрим… как лучше отдать дань ослику, который пес?

Я понимаю, что Оливье меня подкалывает, но смотрю на урны в шкафу у него за спиной — и они восхитительны: оловянный колодец желаний, бронзовый Адонис, кафельный мужской туалет с писсуарами, урна в виде банки для печенья, великолепная хрустальная метель, где покоится мой дядя-метеоролог, окаменелый птеродактиль, который в то же время действующий фонтан, — каждая урна с точностью и изяществом отражает личность ее обитателя. Взгляд останавливается на опаленном кукольном ослике из фильма Инго, и меня озаряет. Почему бы не воздать должное праху и Бальтазара, и фильма Инго, их схожему неукротимому духу, ведь оба погибли (может сказать кто-то) по моей вине. Ежедневное напоминание об этом будет моей епитимьей. Я предлагаю Оливье вмонтировать в урну кукольного ослика. Он осматривает его, играется с ним, шевелит подвижными конечностями.

— Я думал, ты не учишь меня делать погребальные урны, — наконец говорит он.

— Прошу, Оливье, не усложняй. У меня горе. Разве не видишь?

Долгое молчание, затем:

— Если вмонтировать в основание урны маленький моторчик, можно сделать так, что ослик будет шевелиться.

— Что он сможет делать? — спрашиваю я.

— Возможно, танцевать. Шагать. Склонять голову в трауре. Умолять.

— А всё сразу не сможет?

— Это будет недешево.

— Деньги — не вопрос, — говорю я и звоню сестре.

Я встречаюсь с редактором Арвидом в его кабинете.

— Думаю, я все еще смогу написать текст, — говорю я.

— О фильме, который никто никогда не видел, — говорит он.

— Да. Но я смогу воссоздать его.

— Новеллизация?

— Ну нет. Это как-то оскорбительно. Я бы не стал это так называть.

— А я бы стал.

— Хорошо. Уверен, я мог бы написать новеллизацию, Арвид, настолько неизгладимым был фильм. Если вспомню.

— Буду с тобой откровенен, Б…

— Не надо.

— Я не верю, что этот фильм вообще существовал.

— Но он существовал. И это был самый важный фильм в истории кинематографа.

— Видишь, вот тут я и начинаю сомневаться в достоверности…

— Смотри. — Я достаю сохранившийся кадр.

— Это что?

— Единственный сохранившийся кадр.

Арвид берет его.

— Осторожно, — говорю я.

Он очень долго его изучает, затем:

— Я не понимаю, на что смотрю.

— На поворотный момент в фильме. Полагаю, это эпизод, когда осветительная решетка падает на Моллоя, проламывает ему череп, и он впадает в кому, которая меняет всю его жизнь. До сих пор не помню этот эпизод.