Муравечество - читать онлайн книгу. Автор: Чарли Кауфман cтр.№ 133

Мы все смеемся.

— Короче. Мы подрались, и я, чтобы защититься, ну, забил его насмерть.

— Спасибо, Б., — говорит Эл. — За то, что вновь пережил этот кошмар. Знаю, это нелегко. — Затем копам: — У вас еще остались вопросы, ребята?

— Нет, комиссар Раппапорт.

Комиссар Эл Раппапорт! Ну конечно!

— Ладненько, — говорит комиссар Эл Раппапорт, — тогда позволим вам, очаровательной парочке, вернуться к своей жизни.

— Спасибо, Эл.

Эл обнимает Лори (?).

— Дело не в том, что он клоун, Лори. Это мы знаем точно.

Это еще что значит?

— Спасибо за эти слова, Эл, — говорит Лори (?).

Дело не в том, что он клоун, Лори? Дело не в том, что он клоун, Лори. В голове почему-то включается тревога. О черт. Клоунесса Лори! Так Лори — это Клоунесса Лори? Я присматриваюсь к ней и пытаюсь представить в клоунском гриме.

— Что? — спрашивает она.

— Ничего.

Эл обнимает меня. И уходит вместе с полицейскими. Мы с Клоунессой Лори, наверное, какое-то время смотрим на дверь, словно вдруг испугались остаться наедине друг с другом, словно из-за этого ужасного события между нами разверзлась какая-то пропасть.

— Наверное, нам лучше попытаться уснуть, Сюсипуся, — говорит она.

— Ладно. Хорошая мысль.

— Мне очень жаль, Малыш Милыш, — продолжает она. — Тебе, должно быть, та-а-ак тяжело.

— Да ничего.

— О-о-о, Дружок-Пирожок, — говорит она и заключает меня в объятья.

— О-о-о, — отвечаю я.

В спальне я смотрю, как она раздевается. Она довольно хороша, и я чувствую, как натягивается ткань пижамных штанов. Вдруг осознаю, как я рад, что родился в Соединенных Штатах во времена, когда мне могли провести обрезание во взрослом возрасте в Ожоговом центре имени Ожега и Шрайбера. Так она не заметит, что я не еврей. Это возвращает к вопросу о ермолке. Можно ли снимать ее перед сном?

— Ты не знаешь, где я оставил компьютер? — спрашиваю я. — Я бы хотел кое-что погуглить.

— Там же, где и всегда, — говорит она.

— А, хорошо, — говорю я. — Спасибо.

Я выхожу из комнаты.

— Ты куда? — спрашивает она.

Я возвращаюсь.

— За компьютером?

Она закатывает глаза.

— Что с тобой? — достает его из прикроватной тумбочки. «Моя сторона кровати!» — думаю я.

— Прости, — говорю я. — Еще не пришел в себя и думаю, что останусь таким несколько дней, а то и до конца года.

— Мой бедный мактостик, — говорит она и обнимает меня.

— Ох, — отвечаю я. — А сейчас я понимаю, что даже не могу вспомнить пароль!

— Ха, — смеется она. — Глупый Б.! Это же твое прозвище для меня!

— Ха! — соглашаюсь я. — Смешно… Детка.

И смотрю на нее.

— Ты смешной, — говорит она.

Я решаю не снимать кипу. Это в его духе. Хорошо, что он уже был в пижаме, так что я хотя бы знаю, в чем он спит. Если она спросит, почему я ложусь в ермолке, скажу, что просто забыл. Из-за стресса после жестокого убийства, которое совершил для самозащиты, из-за смерти нашей любимой куклы осла. Правдоподобно. Она поверит. Я забираюсь в кровать.

— Ты ложишься спать в ермолке? — спрашивает она.

— Забыл, — отвечаю я, отстегивая ермолку и отправляя на болванку для париков на тумбочке — полагаю, она здесь для этой цели. — Просто забыл, — продолжаю я, — после убийства, которое совершил для самозащиты, а также гибели ослика. Спокойной ночи.

Ложусь.

— А как же твоя вечермолка?

— Что-что?

— Вечермолка.

Я гляжу в потолок и вздыхаю. Это почти что того не стоит.

— Что-что, еще разок? — говорю я. — Похоже, потрясение затронуло и память.

— Твоя ермолка для сна.

— А, точно. Что-то я совсем уже! — говорю я. — Видимо, это я такой рассеянный из-за событий вечера. Еще раз, где она у меня?

— Тумбочка. Верхний ящик.

— Точно.

Я выдвигаю ящик — и вот она, клетчатая и фланелевая, с резинкой — видимо, для подбородка. Надеваю. Она на удивление удобная, а моя макушка действительно стынет по ночам. Я выключаю свет и укладываюсь на подушку.

— Спокойной ночи, Голубок, — говорит она.

— Спокойной ночи, Клоунесса Лори, — пробую я.

Она меня целует. Она Клоунесса Лори! И это ее прозвище!

Губы у нее милые, теплые и мягкие, со вкусом зубной пасты и — я немало причмокиваю губами и прощупываю языком нёбо для определения вкуса — блинчиков? Наверняка не скажешь, но я возбуждаюсь. Обычно еврейки меня не привлекают. Это просто вопрос вкуса; не антисемитская позиция. Но клоунесса-еврейка — другое дело. Не могу сказать, что понимаю почему. Прихожу к выводу, что если буду докапываться до причин, то это повредит моему сексуальному успеху, так что забываю обо всем, кроме тела этой клоунессы. Погружаясь в новое переживание, начинаю чувствовать себя им, начинаю чувствовать, что все-таки нашел свое законное место в мире. Как учит нас поэт, разве может быть неправильным то, что кажется таким правильным? Ее удивляют мои решения в сексе. Похоже, у нее с моим Двойничком выработалось что-то вроде программы. Возможно, я — то, что доктор прописал, как сказали бы остряки. И мне приходит в голову, что, может, в этой семье не все так безоблачно, что, может, в таких обстоятельствах правильное решение — представить свою истинную личность. Может, эта женщина готова к переменам. Может, я та самая интрижка на стороне, о которой она мечтает, но никогда не решится. Может, мне все-таки не придется покупать книжку Ростена ^[158]. Придумаю для нее новое прозвище. И ей понравится. Может, «сучка». Может, это ее заведет. По ходу дела разберемся. Чувствую, что она податлива, что я как муж для нее — на коне. На том самом, на котором я никогда раньше не был в отношениях с женщиной. И я кончаю. Ох как я кончаю. Переворачиваются земля и небо. Даже сильнее, чем с Олеарой. Сильнее, чем в подъезде Цай. Сказать по правде, ее это даже слегка пугает. Потому, что мой оргазм сильнее и мужественнее, чем у ее супруга? Потому, что это слишком быстро, она не готова, сама не закончила? Не знаю, но, когда ты на коне, верить надо в первое. Я достиг оргазма в самый правильный момент, а это достигло идеального результата в ее теле.

— Это просто… прекрасно, — говорит она.

— Рад, что тебе понравилось… сучка. — «Сучка» я говорю очень тихо.

— Что? — переспрашивает она.