Иоанн Павел II: Поляк на Святом престоле - читать онлайн книгу. Автор: Вадим Волобуев cтр.№ 35

Польские коммунисты попали в отчаянное положение. С одной стороны на них давил народ, желавший свободы и независимости, с другой же – товарищи из Москвы, требовавшие прекратить этот «праздник непослушания», иначе будет худо (как именно худо, показала ноябрьская интервенция в Венгрии). Вдобавок всколыхнулись религиозные чувства поляков. Двадцать шестого августа на традиционное паломничество к иконе Черной Мадонны в Ченстохову прибыло неслыханное количество людей (некоторые пишут даже о миллионе, но это явное преувеличение). Вышиньского не было – он по-прежнему находился в изоляции (где читал, между прочим, «Войну и мир»), но о его присутствии напоминал пустой стул с красно-белыми лентами. Лодзинский епископ Михал Клепач, исполнявший обязанности примаса, огласил паломникам длинный текст обета Деве Марии, переданного Вышиньским из заключения: «Присягаем исполнить все, что в наших силах, дабы Польша была истинным царством Твоим и Твоего Сына, отданным совершенно под Твою власть, во всей жизни нашей – личной, семейной, национальной и общественной… В преддверии тысячелетия крещения нашего народа мы хотим помнить, что Ты первая исполнила для народов гимн освобождения от греха, что Ты первая встала на защиту сирых и убогих и предъявила миру Солнце Справедливости, Христа Бога нашего» ^[237].

Обет состоял из семи частей. По мысли примаса, торжественная церемония должна была явиться началом десятилетнего цикла мероприятий, посвященных юбилею крещения Польши. Едва ли глава епископата рассчитывал, что этот текст увидит кто-либо, кроме него и сотрудников госбезопасности, осуществлявших надзор. Написать присягу Богородице его уговорила Мария Оконьская – одна из немногих сотрудниц примаса, допущенная к нему весной 1956 года.

Запертый в пограничном монастыре, он не получал прессу и более двух лет (до ноября 1955 года) был совершенно отрезан от мира. Но пути Господни неисповедимы, и вот самый кроткий из польских прелатов, Михал Клепач, еще вчера угодливо игравший в карты с премьером Циранкевичем, теперь зачитывал перед многотысячной толпой документ, составленный непокорным архиепископом. Может ли быть лучшее доказательство Божественного промысла?

Кардинал получил свободу 26 октября 1956 года – через пять дней после исторического VIII пленума ЦК, вернувшего Гомулку на пост лидера партии. Заседания проходили в накаленной обстановке: повсюду митинговали рабочие и студенты, из Москвы нагрянули советские руководители во главе с Никитой Хрущевым, который сразу же, в аэропорту, начал махать кулаками: «Мы проливали свою кровь за освобождение этой страны, а вы хотите отдать ее американцам» ^[238].

Пикировка с гостями продолжилась в Бельведерском дворце. Гомулка, уже на правах первого секретаря (хотя формально еще не избранный), бросил в лицо Молотову, сидевшему подле Хрущева: «Польский народ хорошо помнит ваши слова об уродливом дитя Версальского договора» ^[239]. Все висело на волоске. Если бы лидеры не договорились, дело дошло бы до войны – советские танки, расквартированные в Лигнице, уже двигались к Варшаве. В подлинно трагическом положении оказался Рокоссовский, вынужденный выбирать между присягой Советскому Союзу и верностью своей исторической родине. Судя по его позиции на пленуме, Рокоссовскому оказалось милее звание маршала СССР, но это уже не играло роли: его подчиненные, возглавлявшие рода войск, сами сформировали Гражданский штаб и приготовились к отпору.

Все же сторонам удалось преодолеть разногласия: Хрущев согласился на возвращение Гомулки к власти, а последний дал гарантии, что Польша останется членом Организации Варшавского договора (ОВД). Двадцать четвертого октября Гомулка выступил на массовом митинге в центре Варшавы, где объявил: искажения остались в прошлом, отныне партия и страна вступают в новый этап строительства социализма ^[240]. Ему в ответ кричали «Ура!» и «Товарища Вышиньского в Политбюро!» ^[241].

Все перемешалось в замороченной польской голове: социализм и религия, партия и епископат. Но одно осталось неизменным – патриотизм. Гомулка и Вышиньский – две эти личности на какой-то момент стали символами борьбы за полноценную независимость страны. Даже Якуб Берман, второй человек в берутовской команде, говорил много позже в интервью: «Почему Гомулка в 1956 году приобрел такую популярность, какой ни у кого не было в послевоенной Польше и которая по сути привела его к власти? Откуда она бралась? Именно из того, что нас страшило и тормозило. Он разбудил, хотя и не желая того, огромные надежды, что вернется старая Польша. Вернется старая Польша, которая противопоставит себя Советскому Союзу. Если не открыто, то хотя бы наполовину, на четверть, а это вызовет некоторые трещины между Польшей и Советским Союзом» ^[242].

* * *

Первым желанием Вышиньского после освобождения было поехать в Ченстохову и поклониться Черной Мадонне. Будучи в изоляции, он находил утешение в молитвах Богоматери и в конце концов принес ей личную присягу, следуя указаниям книги Гриньона де Монфора. «Грядущая победа будет победой Пресвятой Девы Марии», – повторял он слова Хлёнда, не сомневаясь, что внезапной переменой в судьбе обязан Богородице ^[243]. Но эмиссары власти и оживившиеся католические деятели настойчиво звали его в Варшаву: там решалась судьба страны, на счету была каждая минута.

«Мы должны помочь Гомулке», – скрепя сердце признал Вышиньский в разговоре с писателем Ежи Завейским, который осенью 1956 года выбил у нового руководства страны согласие на организацию пяти клубов католической интеллигенции. Признание далось Вышиньскому нелегко, ведь приходилось принять сторону одних врагов Христа против других – изгнать дьявола силой Вельзевула. То, что перед ним такие же силы тьмы, стало ясно сразу же, как только правящие марксисты не позволили возродить христианско-демократическую партию, за которую ратовал Ежи Браун и его соратники по Унии.

Все же по настоянию Завейского примас встретился с премьером Циранкевичем, и тот убедил его оказать поддержку новому партийному лидеру ^[244]. Как следствие, епископат (единственный раз в своей истории) выступил на стороне марксистской власти, призвав поляков идти голосовать на парламентских выборах.