Опасная идея Дарвина: Эволюция и смысл жизни - читать онлайн книгу. Автор: Дэниел К. Деннетт cтр.№ 49

Невозможно не заметить, что приводимые мною в этой главе примеры связаны, с одной стороны, с царством живых организмов или природы, а с другой – с артефактами человеческой культуры: книгами, решенными проблемами и триумфами инженерной мысли. Разумеется, это произошло не случайно, а в соответствии с замыслом. Такое решение было призвано расчистить пространство и подготовить боеприпасы для Основного Залпа: существует лишь одно Пространство Замысла, внутри которого все взаимосвязано. И вряд ли нужно добавлять, что, намеренно или случайно, научил нас этому именно Дарвин.

А теперь я хочу обратиться к уже сказанному, указывая на доводы в пользу сделанного заявления и дополнительные основания считать его верным, а также делая некоторые дальнейшие выводы. Я думаю, что сходство и целостность невероятно важны, но в следующих главах укажу также на некоторые значимые различия между рукотворными объектами в Пространстве Замысла и теми, что были созданы без помощи такой локально сконцентрированной дальновидной разумности, которую привносим в ситуацию мы, люди-творцы.

Мы с самого начала отметили, что Библиотека Менделя (в форме печатных книг, содержащих лишь буквы A, C, G, T) является частью Вавилонской библиотеки, но следует также отметить, что по меньшей мере очень большой раздел Вавилонской библиотеки (Какой именно? См. главу 15.), в свою очередь, содержится в Библиотеке Менделя, поскольку мы (наши геномы и геномы всех форм жизни, от которых зависит наше существование) содержимся в Библиотеке Менделя. Вавилонская библиотека описывает одну сторону нашего «расширенного фенотипа» ¹⁷². Я имею в виду, что мы создаем (наряду с другими вещами) книги так же, как пауки ткут паутину, а бобры строят плотины. Невозможно оценить жизнеспособность генома паука, не приняв в расчет паутину, которая является частью обычного оснащения паука, и невозможно (теперь уже невозможно) оценить жизнеспособность наших геномов, не признав тот факт, что мы – вид, творящий культуру, значительная часть которой существует в форме книг. Мы не просто результат инженерно-конструкторской деятельности – мы сами инженеры-конструкторы, и все наши инженерно-конструкторские таланты и то, что создано в результате нашей инженерно-конструкторской деятельности, должно было без всякого чудесного вмешательства возникнуть в результате слепых, механических действий тех или иных дарвиновских механизмов. Сколько подъемных кранов, поднимающих подъемные краны, потребуется, чтобы пройти от ранних набросков видов прокариот к математическим выкладкам оксфордских профессоров? Вот вопрос, поставленный дарвиновским мышлением. Источник сопротивления – те, кто полагает, что где-то на дороге от прокариот к изысканнейшим сокровищам наших библиотек должны быть спрятаны некие лакуны, некие небесные крючья, случаи Особого Творения или чудеса какого-нибудь иного толка.

Может быть, и так – в оставшихся главах мы будем изучать этот вопрос с разных точек зрения. Но мы уже видели множество разнообразных значимых совпадений, случаи, когда одни и те же принципы, одни и те же стратегии анализа или рассуждения применимы к обеим областям исследования. И это – только начало.

Вспомним, например, что Дарвин первым прибегнул к особой форме исторического умозаключения. Как подчеркнул Стивен Джей Гулд ¹⁷³, именно несовершенства, забавные маленькие недостатки того, что могло бы показаться совершенным замыслом, являются самым сильным доводом в пользу исторического процесса наследования с изменением; именно они свидетельствуют о копировании, а не самостоятельном переизобретении рассматриваемого замысла. Теперь нам стало яснее, почему это – такой сильный довод. Шансы на то, что два независимых процесса приведут к одной и той же точке в Пространстве Замысла, Чрезвычайно малы, если только рассматриваемый элемент Замысла не является очевидным образом правильным, вынужденным ходом в Пространстве Замысла. Совершенство будет достигаться вновь и вновь – в особенности если оно очевидно. Именно уникальные версии практически абсолютного совершенства – неопровержимое доказательство копирования. В эволюционной теории такие черты называются гомологиями: это черты, сходные не из соображений функциональности, но из‐за копирования. Биолог Марк Ридли замечает: «Многие аргументы в пользу эволюции, которые зачастую кажутся независимыми друг от друга, относятся к общему виду аргументов от гомологии». И он формулирует самую суть таких аргументов:

Именно так обстоит дело в биосфере, и то же самое происходит в сфере культуры – в случае плагиата, промышленного шпионажа и достойной всяческого уважения редактуры текстов.

А вот – любопытное историческое совпадение: пока Дарвин с боями прорывался к пониманию такого характерно дарвиновского способа построения умозаключения, некоторые из его товарищей-викторианцев в Англии и в особенности в Германии уже довели до совершенства ту же дерзкую, изобретательную стратегию исторического рассуждения в области палеографии или филологии. В этой книге я уже несколько раз ссылался на труды Платона, но уже то, что эти труды хоть в каком-то виде сохранились до наших дней, – «чудо». За прошедшие тысячелетия все тексты его диалогов были, по сути, утрачены. На заре эпохи Возрождения они появились в виде множества разрозненных, сомнительных, фрагментарных копий неведомо кем сделанных копий, и за этим последовало пять веков скрупулезного изучения, целью которого было «очистить текст» и установить надежную информационную связь с оригинальными источниками, то есть, разумеется, с записями, сделанными рукой самого Платона или рукой писца, которому Платон диктовал. Можно предположить, что оригиналы уже давно обратились в прах. (Сегодня известно несколько фрагментов папируса с текстами Платона, которые можно приблизительно датировать временем жизни Платона, но в исследовательской работе, о которой идет речь, они не сыграли важной роли, ибо были обнаружены лишь недавно.)

Перед учеными стояла обескураживающе сложная задача. В различных сохранившихся копиях (называемых «свидетельствами»), очевидно, было множество «искажений», и эти искажения или ошибки следовало идентифицировать, но существовало также множество загадочных – или будоражащих воображение – фрагментов сомнительной аутентичности, а уточнить что-либо у автора не представлялось возможным. Был ли надежный способ отличить подлинник от подделки? Искажения можно было более или менее классифицировать по степени их очевидности: 1) типографические ошибки, 2) грамматические ошибки, 3) нелепые или как-либо иначе сбивающие с толку выражения или 4) фрагменты, стилистически или по смыслу не похожие на остальные тексты Платона. Ко времени Дарвина филологи, всю свою профессиональную карьеру посвятившие воссозданию генеалогии этих свидетельств, не только разработали сложные и – для своих дней – строгие методы сопоставления текстов, но и сумели воссоздать целые генеалогические древа копий, снятых с других копий, и выяснить множество любопытных фактов об исторических обстоятельствах их появления, воспроизведения и, наконец, уничтожения. Анализируя паттерны повторяющихся и уникальных ошибок в существующих документах (тщательно сберегаемых пергаментных сокровищах Бодлианской библиотеки Оксфорда, книгохранилищ Парижа и Ватикана, Австрийской национальной библиотеки и множества других архивов), они смогли построить гипотезы о том, сколько вообще существовало разных копий одного и того же текста, когда и где примерно они могли быть сняты, и у каких свидетельств были сравнительно недавние общие протографы, а у каких – нет.