Исповедь старого молодожена - читать онлайн книгу. Автор: Олег Батлук cтр.№ 61

Стоп, вот сразу – стоп. Что это вообще такое. Описание Вия? Почему волосы и косы преподносятся как две разные семантические категории? Или имеются в виду накладные волосы? В любом случае, это не красит советскую девушку, ни первое, ни второе.

Так все-таки какая: «милая» или «красивая»? Обычно первое говорят в тех случаях, когда не могут наверняка утверждать второе. Зачем автор снова путает юных слушателей? Чтобы потом через много лет они ляпнули на свидании про милую и красивую, и девушка обиделась?

Может быть. Где-то. Снова мужской инфантилизм и паранойя. Ровно такую же фразу можно сказать и про собаку Баскервилей. Юные умы подспудно приучаются к тому, что отношения – это триллер, а не мелодрама.

И это весь текст. Дальше он просто повторяется рефреном.

Очень оптимистично. В конце песни дети и подростки остаются с уверенностью, что любовь и женитьба – это просто беда, просто беда, просто беда. Здравствуй, пятьдесят процентов разводов.

Вот были же хорошие песни про любовь в наше время. «Констанция», например. Правда, там девушка, кажется, умерла… Зато никакого инфантилизма, все по-взрослому!

С некоторыми современными Карлсонами есть проблема.

Представьте, что вы женщина (если вы и так женщина, поздравляю, просто откиньтесь на спинку кресла и расслабьтесь).

И вот к вам подлетает (фигурально) такой современный Карлсон. И говорит. Собственно, все то, что он обычно говорит:

– Я – умный, красивый, в меру упитанный мужчина, в полном расцвете сил.

Вы включаете встроенный сканнер. Ага. Рыжий какой-то, скорее всего, крашеный, потому что брови черные. И не просто черные, а еще и колосистые, урожайные, хоть сейчас под комбайн. Комбинезон стремный; что это за мужик, который носит комбинезон, и при этом не автослесарь. Животик, как будто малыша он уже проглотил. Рубашка сомнительного зеленого, агрессивное хаки. Ботинки… Ладно, ботинки еще туда-сюда, вроде гриндерсов, легкой брутальности. Правда, в сочетании с комбинезоном… То есть, в целом, по сумме несовместимых с жизнью эстетических травм, ЕГЭ скорее не сдан. Но, погоди-ка, говорите вы сами себе. По рассказам некоторых подруг у Карлсона же должен быть этот… тот самый… жжжутко интригующий… пропеллер!

– А вы это, мужчина, стесняюсь спросить, одним словом, пропеллер покажете? – интересуетесь вы.

– Покажу, – соглашается современный Карлсон и как-то странно отворачивает от вас спину, – но только не здесь.

Ну, не здесь, так не здесь. Окей. Первое свидание, второе, третье. И вот вы уже перешагнули через искусственную рыжину, через комбинезон и даже через брови (а перешагнуть через колосящиеся брови – это на секундочку подвиг, никак не меньше). Вы думаете только о нем, о нем одном – о пропеллере.

Так или иначе, на первом, втором или третьем свидании, через год или через два других брака это, аллилуйя, случается: вы у современного Карлсона дома. И наступает та самая великая кульминация без слов, которую двое понимают по интенсивности мурашек: пора раздеваться.

Современный Карлсон раздевается, путаясь в комбинезоне. А вы хитренькая. Вы не спешите. Он уже снял ботинки и даже колосящиеся брови, а вы еще только левую сережку. Все правильно, у одетого человека перед раздетым есть стратегическое преимущество: одетый человек еще под защитой цивилизации, а раздетый уже в дикой природе, в своей естественной правде.

Наконец современный Карлсон снимает рубашку цвета агрессивного хаки и аккуратненько вешает ее на спинку стула (такая страсть, такая страсть), в результате чего неосмотрительно поворачивается к вам спиной. А вы такая:

– О, да!

Вот он, на расстоянии вытянутой руки, легендарный, таинственный, интригующий – пропеллер!

Вы делаете еще один шаг в направлении Карлсона, который продолжает возиться со стулом, по-прежнему стоя к вам спиной (рубашка цвета агрессивного хаки никак не хочет вешаться аккуратненько), фокусируетесь (вы немного близоруки), резкость восстановлена и…

– О, нет! – внезапно меняете вы показания.

И вас можно понять. Ведь то, что вы минутой ранее приняли за пропеллер (легендарный, таинственный и т. д.) на самом деле – татуировка ирландского трилистника в полспины.

Зачем она ему, да еще и на полспины, неизвестно, но это уже не ваша война.

Современный Карлсон, поздравим его, наконец справляется с непослушной рубашкой и поворачивается к вам лицом, вот только вас уже и след простыл. Вы благополучно ушли сквозь закрытую дверь, как уходят все женщины, которым надо уйти.

Потому что с некоторыми современными Карлсонами есть проблема.

На автобусной остановке за моей спиной раздался оглушительный гогот. А потом знакомый голос Регины Дубовицкой. Я не стал оборачиваться от греха: вдруг там, и правда, она.

Сразу вслед за гоготом и голосом Регины Дубовицкой последовал какой-то эстрадный монолог. Похоже, кто-то за моей спиной смотрел на телефоне видео. Очередное исчадие юмористического ада немилосердно неслось над головами сонных прохожих в радиусе квартала.

Поскольку незнакомец не озаботился наушниками ради комфорта окружающих, по одной этой детали я легко нарисовал в воображении его портрет. Естественно, я был предвзят.

Мужчина средних лет, с вызывающе красным лицом, в сандалиях поверх носков (и надо еще сказать ему спасибо, что не наоборот), в майке-безрукавке с Беловежской пущей под мышками и в строгих брюках от утраченного костюма с двумя противоречащими друг другу стрелками. Я люблю иногда прокачать в себе Шерлока Холмса и потешить своего внутреннего Ватсона.

Я обернулся и вздрогнул, настолько я угадал. Все было в точности, как в моем воображении, за исключением брюк – вместо них были камуфляжные шорты с многочленными карманами, как если бы жилет Вассермана случайно сполз вниз. Но насчет брюк я и не настаивал.

Мужчина заметил, что я на него смотрю, и нагло уставился в ответ. Его глаза гавкали на меня, как две дворняжки в подворотне. Регина Дубовицкая в его телефоне вновь инфернально загоготала, и мужик вернулся взглядом в экран.

Через минуту его телефон зазвонил.

– Але! Привет, кисик! Ты уже там? Да, пупсик, я тоже еду.

В этот момент у меня промелькнула шальная мысль, что дядька только что разговаривал именно с ней – с самой Региной Дубовицкой.