Дитя да Винчи - читать онлайн книгу. Автор: Гонзаг Сен-Бри cтр.№ 29

Выходило, что Возрождение обладает одновременно вертикальным и горизонтальным измерениями. Вертикальное — когда в 1492 году нюренбергский ученый создает первую карту мира, известную нам, горизонтальное — когда 3 августа того же года Христофор Колумб на своем адмиральском корабле длиной двадцать три метра поднимает паруса, направляясь в сопровождении двух каравелл на Запад. И снова горизонтальное — когда в 1507 году немецкий монах Валдзеемюллер в своей Cosmographiae introductio ^[75] приписывает Веспуччи открытие нового континента, с тех пор носящего это имя. Вертикальное — когда Франциск I основывает в 1530 году Коллеж королевских читателей; горизонтальное — когда Жак Картье в 1532 году открывает Канаду, и вновь вертикальное — когда Рабле опубликовывает в 1534 году «Гаргантюа». И еще вертикальное — когда путешествие происходит во времени и восходит к античности, и горизонтальное — когда великие мореплаватели в своих бархатных беретах открывают Новый мир, лежащий за океанами.

Франциск I с присущим ему рыцарским духом, храбростью, пристрастием к роскоши и внешнему блеску, выражал сущность всей нации. Он был настоящим государем, стоящим над своими бесстрашными исследователями, торговцами, моряками, которые по всем морям пронесли французский флаг: Жан Дони де Онфлёр, Тома Обер де Дьепп, Жак Картье де Сан-Мало и многие другие — нормандцы и бретонцы, — которые бороздили океаны и способствовали развитию французской торговли. Как-то раз дядюшка в свободную минуту долго рассказывал мне о самом блистательном из наших завоевателей — Жане Анго. Это был торговец и арматор из Дьеппа, умелец на все руки, отважный, великодушный, веселый. Блистать стало его профессией. Он подарил Франциску I разом десять кораблей: великолепных, полностью оснащенных и вооруженных. Однажды, когда Иммануил Великий, король Португалии, поставил препоны его торговле в Индиях, на Яве и Цейлоне, он просто-напросто объявил ему войну, заблокировал Таго своими кораблями, стал угрожать нападением на Лиссабон и вынудил короля извиниться перед ним через посла — тот явился к нему домой в Дьепп. Арматор Жан Анго жил в стеклянном доме, великолепном дворце в духе Возрождения, со стенами, инкрустированными слоновой костью, украшенными гобеленами, коврами. Такова была Франция в ту эпоху, — заключил свой рассказ дядюшка, — безмятежная гордость подданных стоила высокомерия короля.

Не без здорового любопытства снова навестил я Кларе. Под тем предлогом, что мне хочется побольше узнать о тридцати трех трупах, которые, храня это в величайшем секрете, вскрыл Леонардо да Винчи, занимаясь анатомическими исследованиями, с тем чтобы представлять себе, как функционирует человеческое тело, — как видимые его части, так и внутренние органы, — я принялся расспрашивать его. Он не заставил просить себя дважды и охотно пустился в рассказ об ужасах войны. Бомбардировки, огонь металла, до неузнаваемости обезображенные тела, — Господин Кларе знал в этом толк. Помня о педагогической стороне нашего с ним общения, он воспользовался моим приходом, чтобы преподать мне урок французской истории: поведал о цирюльнике-хирурге эпохи Валуа, Амбруазе Паре ^[76]. Мне была известна лишь одна фраза, принадлежащая последнему: «Я его перевязал, а вылечит Бог», которая стала легендарной. И вот я узнал, что его первая книга посвящена «Методу лечения ран, полученных вследствие ранения аркебузами и прочими огнестрельными орудиями». Господин Кларе рассказал, как быстро набрал силу талант врача и каким лукавством отличался этот проницательный наблюдатель за природными явлениями. Так, в 1526 году, в день Страстной пятницы, он заподозрил в обмане одного из нищих, выпрашивающих милостыню на паперти. «Хитрый нищий отрезал у повешенного руку, гниющую и распространяющую зловоние, и прикрепил ее к своей руке, которую спрятал за спиной, прикрыв ее плащом, чтобы все думали, что рука повешенного — его собственная». Амбруаз Паре, недолго думая, «выхватил у мошенника эту руку, тот предпочел спастись бегством». Подобного рода истории приводили меня в полный восторг, я просил Господина Кларе продолжать рассказывать побасенки вроде этой, и он сполна оправдал мои надежды. Так я узнал, что до Паре раны от огнестрельного оружия прижигались кипящим маслом или раскаленным железом, он же произвел в этом деле полную революцию. Стояла холодная парижская зима, у многих пациентов в Отель-Дьё омертвел кончик носа, причем без какого-либо гниения. Амбруаз отрезал четыре отмерзших носа. Двое оперированных выжили, двое других нет. Прославило же его то, как он лечил маршала Бриссака, которому прострелили лопатку. Хирургу никак не удавалось отыскать пулю и пришло в голову поставить раненого в то положение, в котором он находился, когда его прошило пулей. Собратья по цеху смогли отыскать чужеродное тело, которое затем было им извлечено. Всякий раз, как случалось нечто катастрофическое, его звали первым. Он оперировал дофина. Франсуа Лотарингский, герцог де Гиз, получил «удар копьем, который пришелся ему над правым глазом, вошел наискосок к носу и вышел с другой стороны, между затылком и ухом, причем удар был такой силы, что железное копье сломалось и застряло в нем с кусочком древка, так что вытащить его было невозможно даже клещами». И все же, несмотря на то что была задета кость, нервы, вены, артерии, слава Богу, все обошлось. Шрам был заметный и вошел в историю, а герцог де Гиз получил прозвище Меченый. Паре был весьма популярен среди военного люда. Как-то во время военной кампании он сделал одно из самых замечательных открытий в военном хирургическом искусстве, прославившее его, — перевязывание артерий.

Кларе принадлежал к поколению тех, кто навечно был потрясен ужасами войны. Как и Гийом Аполлинер, серьезно раненый в висок осколком снаряда в марте 1916 года, после чего ему была сделана трепанация черепа; в конце концов Аполлинера унесла испанка в 1918 году, это произошло за два дня до перемирия в Ретонде. Весь о гибели поэта сразила меня, пусть даже мне было известно, что Аполлинер, чье имя само по себе уже поэма, будет жить вечно. Забыв о своем хорошем воспитании, я пристал к бывшему оперному певцу с голубыми глазами:

— Что у вас от него, в конечном итоге, останется?

К моему великому удивлению, окопный герой нисколько не возмутился. Напротив, он как будто даже был доволен возможностью подвести итог этому периоду своего существования, тяготившему его. Недолго думая, он бросил:

— От него у меня останется одна только фраза, но тебе будет понятно, как она безмерна. Аполлинер создал охапку слов и бросил ее в огонь: «Пламя взросло на мне, как листья на дереве». Есть еще одно выражение Аполлинера: «Лес убегает вдаль, как античная армия».

Луара научила меня тому, что сластолюбие и лень ведут к спячке, к тому же королевская река будто внушала: любовь и смерть рифмуются друг с другом. В нашей провинции говорили, что у Луары капризный нрав неукрощенной женщины. Сколько раз родители предупреждали нас, что нужно быть настороже, когда находишься на берегу реки. Зыбучие пески, истории с трагическим концом… нас пугали всем этим, чтобы, упаси Боже, с нами не приключилось непоправимое, что случается с детьми-сорванцами от Нанта до Анжера, от Орлеана до Блуа. Стоило только вообразить, как тебя затягивает песок и ты глотаешь воду, беспомощно барахтаясь в воде, как охватывал ужас.