Безлюдное место. Как ловят маньяков в России - читать онлайн книгу. Автор: Саша Сулим cтр.№ 55

— Вам ничего не присылают родные?

— Присылают, но по закону мне полагается две посылки и две бандероли в год.

— А правда, что телеканал «Россия» хотел с вами подписать контракт на эксклюзивность общения?

— Разговор был об этом. Но я не уверен, что там была формулировка об эксклюзивности общения, может, я просто тогда невнимательно слушал. Сейчас я от вас услышал слово «эксклюзивность» и стал по-другому смотреть на это.

— То есть вы бы им давали бесконечные интервью, а они бы вам за это сигареты присылали?

— Да, но, с другой стороны, я ведь ничего нового не говорю. Каждый льстит себе, думает: «Я-то в душу залезу и получу эксклюзивную информацию». Но мне только придумывать остается. Мне некоторые это даже в упрек ставят, мол, я то же самое уже три года подряд повторяю — так ведь это значит, что я правду говорю.

— Следователи, которые с вами регулярно общаются, говорят, что у вас феноменальная память.

— Если мне какие-то события неприятны, для чего я их должен запоминать?

— Но вы же ездили на места преступления и точно показывали, где были спрятаны тела.

— Но я ведь не могу назвать точное число, когда это произошло, — помню только, зима это была или лето, на какой машине я тогда ездил. О какой феноменальности идет разговор?

— Эпизодов больше 80, а вы помните даже мельчайшие детали.

— О деталях я примерно так скажу: совершено убийство, среднего роста, славянской внешности, обычного телосложения, ничего особенного, запомнился только такой-то элемент одежды. Что здесь феноменального? Время года: зима, лето — это сложно перепутать.

— Какие отношения у вас сложились со следователем Евгением Карчевским?

— А какие у меня отношения могут с ним быть? Он следователь, я обвиняемый.

— Человеческий контакт у вас есть?

— Я пленный, он следователь, он свою работу делает, я в тюрьме сижу. Какие у меня отношения могут с ним быть? Вы сначала мне объясните, что вы подразумеваете под словом «контакт»?

— Вот у вас есть, например, желание встретиться с компетентным психиатром или психологом, и следователь может вам в этом помочь или нет.

— А почему я должен прислушиваться к его мнению, а не доходить до этого сам?

— Но вы же сами сказали, что хотели бы компетентной помощи.

— Да, но я не буду просить об этом следователя. В СИЗО ко мне психиатра не привезут, скорее, меня отправят к нему в дурдом. Для чего мне нарушать сложившийся распорядок? Сто лет я не видел бы этих психиатров, пусть опыты на кроликах делают. Ну или давайте порассуждаем. Психиатр помог мне докопаться до истины, а дальше-то что? Я выйду из кабинета душевно просветленный, узнав, что виноват не я, а что-то, произошедшее со мной 40 или 50 лет назад. Мне от этого легче не станет.

— В чем тогда смысл вашей теперешней жизни?

— Ни в чем, все. Учиться, учиться и учиться — как дедушка Ленин говорил. Человек так устроен — он больше всего страдает, когда не занят. Буду что-то читать, сопоставлять, анализировать, сравнивать, что мне еще остается делать?

— Были ли у вас мысли покончить с собой?

— Теоретически я, может быть, был бы рад это сделать — поставить точки над «и», точнее, многоточие. Но как это сделать с практической точки зрения? Я круглосуточно нахожусь под камерой, каждые 15 минут в глазок заглядывает охранник. Когда я в туалете, он мне в дверь стучит. С практической точки зрения моя неудавшаяся попытка как расцениваться будет? Как представление. А еще я сам себе ухудшу условия содержания.

— Попытка самоубийства же у вас была уже?

— Ну была, не получилось. Для чего мне представление устраивать? Чтобы меня посадили в камеру с мягкими стенами? Чтобы кипятильник забрали? Чтобы я не смог себе чай вскипятить, а при наличии — кофе попить?

— Практическую сторону вопроса я поняла, но посещают ли вас такие мысли?

— А смысл тогда об этом думать? Если нет возможности это осуществить, зачем тогда себя накручивать? Так еще скажу: это можно всегда сделать успеть. Пока мне неплохо живется, сегодня у меня есть книжка, сигареты есть, кофе. Это не я придумал, а вычитал в книге про лагерную жизнь.

Когда уже совсем тяжело будет, писем с дома нет, журналисты не приезжают, никакого разнообразия — тогда и сделаю. Я сам себе хозяин.

— Началось судебное разбирательство по новым эпизодам ваших преступлений. Как вы настроены?

— Единственное мое пожелание — чтобы суд был в закрытом режиме. Чтобы поменьше все это афишировалось. Хоть на предварительное заседание и приедет куча репортеров, зато следующие полгода или год я никого не увижу.

— Но вы увидите родственников жертв.

— Они тоже не каждый день приходят. Бывает, вообще никто не приходит. В один день могут прямо все прийти — это самый тяжелый момент, а потом месяцами, неделями может никто не приходить.

— Встреча с родственниками жертв — все-таки тяжелый момент?

— Да, здесь не буду душой кривить, это тяжелый момент.

— Вы что-то им говорите? Прощения просите?

— Я вообще ни разу ничего не говорил. Ни разу не выступал, никаких публичных заявлений не делал, показаний не давал. Только если судья что-то у меня спрашивает, тогда отвечаю.

— Не было мысли как-то обратиться к семьям жертв?

— А для чего? Что это изменит? Обо мне, знаете, как думают? Меня на куски готовы разорвать, на фарш пустить. Что для них мои слова?

— Если не для них — тогда, возможно, для себя?

— А для меня что это изменит? Облегчение какое-то [даст]? Когда человек в чем-то кается, признает, всегда можно заподозрить его в том, что он преследует какую-то цель или же изображает из себя кающегося. Чтобы повода не было даже так подумать, лучше вообще ничего не говорить. Если не можешь ничего сказать, лучше промолчи. Вам кажется, что я должен что-то сказать?

— Мне кажется, от вас этого ждут.

— У нас принято высказывать соболезнования. И вроде как никто не должен нарушать эти правила. Именно поэтому эти слова и обесцениваются. А то, что случилось, уже не изменишь. Поздно.

Эта книга никогда не была бы написана, если бы Таня Ершова — редакционный директор «Медузы» — не ответила мне на мое робкое письмо о сотрудничестве, а Андрей Козенко не предложил стать частью отдела быстрого реагирования «Медузы» и не отправил в командировку в Ангарск. Да и вообще без «Медузы» эта история вряд ли бы со мной случилась.