Более того, общий интеллект в высшей степени наследуем, и семейное окружение влияния на него практически не оказывает (хоть он и подвержен влиянию окружения культурного)
[1877]. Мы это знаем, потому что показатели g строго коррелируют у взрослых идентичных близнецов, разлученных при рождении, и не коррелируют у приемных и сводных братьев и сестер, выросших в одной семье. Кроме того, общий интеллект коррелирует с некоторыми свойствами нейронной структуры мозга и особенностями его функционирования, в том числе со скоростью обработки информации, общим размером мозга, толщиной слоя серого вещества в коре больших полушарий и с плотностью белого вещества, соединяющего области коры
[1878]. Скорее всего, g отражает суммарный эффект многих генов, каждый из которых в какой-то мере влияет на функционирование мозга.
Сенсацией стало то, что эффект Флинна почти наверняка обусловлен средой. Скорость естественного отбора ограничена, она измеряется поколениями, но эффект Флинна наблюдается в масштабе десятилетий и даже лет. Флинну удалось также исключить из числа объяснений эффект улучшения в питании, общее состояние здоровья и неродственное скрещивание (брак, заключенный вне локального сообщества)
[1879]. Что бы ни вызывало эффект Флинна, причины нужно искать скорее в информационной среде, а не в генах, диете, вакцинах или расширении круга возможных брачных партнеров.
Прорывом в разрешении загадки эффекта Флинна стало осознание, что он отражает вовсе не рост общего интеллекта
[1880]. Если бы это было так, баллы выросли бы по всем разделам, включая словарный запас, математику и тесты на запоминание, — в той степени, в которой каждый из них коррелирует с g. В действительности же рост сконцентрировался в разделах вроде «Сходства» и «Матрицы». Каким бы ни был загадочный фактор, он затрагивает далеко не все стороны интеллекта — не силу природного ума, а способности, необходимые для получения высоких баллов в тестах на абстрактное мышление.
Наиболее вероятным кажется предположение, что причин у эффекта Флинна несколько и в разные периоды ХХ столетия они действовали с разной силой. Улучшения в разделе визуальных матриц могли быть вызваны высокотехнологичной и насыщенной символами окружающей средой, которая заставляет людей анализировать визуальные паттерны и связывать их с абстрактными правилами
[1881]. Но умение ловко управляться с образами вряд ли объяснит прирост интеллекта в областях, важных для размышлений на темы морали. Флинн определил обретенную нами способность как постнаучное (в противоположность донаучному) мышление
[1882]. Возьмем для примера типичный вопрос IQ-теста из раздела «Сходства»: «Что общего у собак и кроликов?» Ответ, очевидный для нас, звучит так: они оба млекопитающие. Но в 1900 г. американцы легко могли ответить: «Собаки помогают охотиться на кроликов». Разница, замечает Флинн, в том, что сегодня мы спонтанно классифицируем мир в категориях науки, но еще не так давно «правильный» ответ казался заумным и не имеющим отношения к делу. «Да кому какая разница, млекопитающие они или нет?» — представляет себе Флинн реакцию испытуемого в 1900 г. «Для него была совершенно не важна эта информация о собаках и кроликах. Важны ориентация в пространстве и времени, знание, какие вещи можно использовать и какие явления подвластны нашему контролю»
[1883].
Флинн говорит за людей, которых уже нет в живых, но такой стиль мышления был действительно описан психологами, изучавшими мышление примитивных народов, в том числе Майклом Коулом и Александром Лурией. Лурия записывал разговоры с советскими крестьянами из глубинки, которым он задавал вопросы о сходствах, похожие на те, что используются в IQ-тесте:
В: Что общего у рыбы и вороны?
О: Рыба — она живет в воде. Ворона летает. Если рыба плавает у поверхности, ворона может ее поймать. Ворона может съесть рыбу, а рыба не может съесть ворону.
В: Вы можете назвать их одним словом (например, животными)?
О: Называть их «животными» будет неправильно. Рыба не животное, и ворона тоже… Человек ест рыбу, а ворону не ест.
Собеседники Лурии отвергали и чисто гипотетический способ мышления — стадию интеллектуального развития, которую Жан Пиаже называл формальными операциями (в отличие от конкретных).
В: На Крайнем Севере, где снег, все медведи белые. Новая Земля — это Крайний Север. Какого цвета там медведи?
О: Я видел только черных медведей, я не говорю о том, чего не видел.
В: Но на какую мысль наводят мои слова?
О: Если человек не был там, он не может ничего утверждать, опираясь только на чужие слова. Если человеку шестьдесят или восемьдесят лет и он видел белого медведя и рассказал об этом — ему можно верить
[1884].
Флинн замечает: «Крестьяне полностью правы. Они понимают разницу между аналитической и синтетической пропозицией: чистая логика не может утверждать ничего о фактах; важен только опыт. Но если бы им сегодня пришлось проходить тестирование интеллекта, это сослужило бы им плохую службу». Современные IQ-тесты требуют абстрактного, формального мышления — умения отказаться от узкого, ограниченного знания и исследовать выводы из чисто гипотетических постулатов.
Если Флинн прав и основная причина эффекта Флинна — усиление тенденции смотреть на мир сквозь, как он сформулировал, «научные очки», тогда каковы экзогенные причины доступности этих очков? Очевидный ответ: школьное образование. Мы знаем, что обучение помогает подросткам перешагнуть со стадии конкретных операций Пиаже на стадию формальных операций, хотя и не всем, даже обучаясь в школе, удается совершить этот переход
[1885]. На протяжении ХХ в. детям по всему миру приходилось все больше времени проводить за партой. В 1900 г. средний американец имел семилетнее образование, а четвертая часть граждан США обучалась в школе меньше четырех лет
[1886]. Только в 1903 г. старшие классы стали обязательными.