Тысяча лун - читать онлайн книгу. Автор: Себастьян Барри cтр.№ 44

Потом вызвали Пег. Видимо, до этого ее держали в коридоре. На ней было чудовищное платье-халат, которое она любила, – не знаю почему. Судебные приставы со скрипом распахнули большие двери, и она вошла – маленькая, испуганная. Меня потряс ее вид – не только потому, что я за нее боялась, но и потому, что я каждый раз при виде ее испытывала потрясение. Все это время я смотрела на Аврелия Литтлфэра, чтобы увидеть его реакцию. Он едва заметно поморщился, но в остальном держался сурово и не касательно к нашим бывшим встречам.

Законник Бриско задал Пег все вопросы, какие собирался, и она отвечала по-простому, странно бодрым тоном. Она снова рассказала, что видела, как я заснула после наступления темноты и проснулась только утром. Обвинитель указал, что она не может этого знать, поскольку и сама спала. Как далеко от фермы до города? Можно ли было бесшумно вывести мула из конюшни? Держит ли Лайдж Маган собаку, которая могла залаять? Верно ли, что вы близкая подруга обвиняемой и потому в любом случае будете показывать в ее пользу? Верно ли, что вы индеанка, как и обвиняемая, и разве индейцы не славятся двуличием? Разве в Декларации независимости они не именуются явным образом «безжалостными дикарями, чьи признанные правила ведения войны сводятся к уничтожению людей, независимо от возраста, пола и семейного положения»? Пег сказала, что не знает и не слыхала о таком. Тем не менее присяжные, судя по всему, остались под впечатлением от ее свирепой дикости и, поскольку в округе Генри индейцев не знали, вновь возрадовались, что все чикасо были устранены много лет назад. Пег ответила на все вопросы с милой застенчивостью, и ее снова увели.

Затем вышли двое мальчишек, которые заявили, что видели «краснокожую девчонку», говорили с ней и ответили на ее вопрос о том, где находится бакалейная лавка Хикса. Обвинитель спросил, присутствует ли эта краснокожая сегодня в суде, и они ответили «угу» и указали на меня.

Затем вызвали важного свидетеля, шерифа Паркмана, и он рассказал, что ему было известно: я носила в сапоге нож и питала великую злобу к его другу мистеру Джонски. Я отказалась выйти замуж за мистера Джонски и пыталась очернить его перед всем миром всякими небылицами и поклепами. И поскольку моя ненависть к мистеру Джонски была так сильна, шериф совершенно не удивился бы, если бы оказалось, что это я убила мистера Джонски. Судья осведомился, видел ли меня шериф той ночью где-нибудь недалеко от тела или рядом с ним. Шериф Паркман был не настолько лжив, чтобы сказать «да». Но он сказал, что не знает больше никого, кто желал бы смерти мистеру Джонски так, как я, и что, имев дела со мной, заключил: я злобна, дика и не похожа на нормальных людей.

Все это время я вынужденно отводила глаза от Томаса, Джона, Лайджа и Розали, которые, похоже, поголовно (может, даже и Розали в том числе) обдумывали покушение на жизни всех присутствующих и стремительный побег в Мексику.

Слушание дела заняло около двух часов. Клерки прилежно заносили все в протокол. Я подумала обо всех документах, которые переписывала для законника Бриско. Они сохранятся в его архиве, и другой помощник найдет их и спросит у Бриско: кто такая Винона Коул, куда она делась? И законник полезет в заветный шкафчик за виски…

Обвинитель произнес краткую заключительную речь: он сказал, что весьма убежден в моей ясной и неопровержимой виновности. Законник Бриско тоже произнес краткую речь со вкраплениями латыни, заявив, что совершенно уверен в моей невиновности и знает, что присяжные того же мнения.

В этом он ошибался. Присяжные вышли ненадолго и вернулись так быстро, что зрители, ушедшие размять ноги, пропустили их возвращение.

Аврелий Литтлфэр взглянул на меня сверху вниз, как бы говоря: «Будешь знать, как воровать винтовки! Будешь знать, как похищать Пег!» За миг до того, как заговорил старшина присяжных, у меня мелькнула краткая безумная надежда, что сейчас он скажет что-нибудь хорошее.

– Каково ваше решение? – спросил Аврелий Литтлфэр.

– Виновна, – ответил старшина присяжных, явно шокированный собственной важной ролью.

Судья спокойно выслушал решение присяжных и объявил, что меня повесят, как только будет время у окружного палача, а именно – на следующей неделе.

Я не дрожала и не тряслась. Я ничего не слышала и слышала все. Я вдруг задумалась о том, каково это – ощущать петлю у себя на шее. Я решила, что тоненькая веточка моей шеи сломается мгновенно. Я вспомнила, как солдаты кромсали мою мать. Мы – погибший народ острова Черепахи. Без сомнения, смерть была для нас дверью в рай. Если моя сестра уже прошла в эту дверь, то, конечно, и я смогу туда пройти. В то же время я сознавала, что тихо плачу. Я слышала, как рыдает Томас Макналти. Руки я все это время держала на коленях, поверх желтого платья.

Многие зрители радостно кричали и смеялись. Бросив на законника Бриско последний взгляд, говорящий: «Что, съел?» – судья поднялся с места и исчез сквозь стену, словно призрак в страшной сказке.

Шериф Паркман страшно возбудился от такого вердикта. Приведя меня обратно в камеру, он снова притащил из коридора табурет и уселся рядом со мной, будто мы старые друзья.

Он был похож на актера после спектакля. Во всяком случае, ему аплодировали. Он сиял и находился в приподнятом расположении духа. В целом я решила, что это еще худшее наказание, нежели вердикт. Я смотрела на него другими глазами. Я была теперь другая Винона, совсем новая. Осужденная, девчонка, мальчишка. Я чувствовала, как страх пытается до меня дотянуться, прибыть. Прочь, прочь, кричала я мысленно, словно фермерша, отгоняющая кур от зерна. Страх, страх. Тянется ко мне отравленными пальцами, совсем как Джас Джонски. Никто из вас до меня больше никогда не дотянется, подумала я. Я люблю своих: Томаса, Джона, Лайджа, Розали, Теннисона, мою непорочную Пег.

– Ты ведь не помнишь, что тогда было в конюшне, так? – сказал Фрэнк Паркман, пузырясь от возбуждения. – Интересно, с чего бы.

Его слова прозвучали так, будто мы с ним только что обсуждали эту тему и теперь просто вернулись к ней.

– Не знаю, был ли у меня когда друг ближе Джаса Джонски. Он никому не желал зла, был полон радости жизни. Он был игривый такой, мне такие по сердцу.

– Ты про то, как тогда, когда я пришла и ты думал, что я мальчик, и спросил разрешения меня поцеловать?

Должно быть, сам дьявол мне подсказал эти слова. Я видела – Фрэнк Паркман не из тех, кто в мире сам с собой, кто знает себя и свое сердце. Нет. Уж не знаю, что меня толкнуло это сказать, но он опустил голову и сидел так с минуту, глядя в землю. Лицо у него было совершенно пустое, словно я погасила радость, которую зажег в нем приговор суда. Лицо его было темным, поскольку в камере было темно, но я все равно могла по нему читать – запросто, как строчку корявых цифр.

– Да ты тварь! – сказал он. – «Безжалостные дикари», вот как вас называют в декларации. За это мы сражались в той войне. Чтобы истребить мерзких тварей вроде тебя, как крыс и волков.

Он тихо засмеялся про себя, будто радуясь собственным словам. Его мир вновь пришел в равновесие, радость жизни вернулась. Я начала отчасти понимать его, как бы издали, со стороны. Он всего лишь мальчишка, которого поставили выполнять работу взрослого. Шерифа. Его мечта сбылась с отъездом шерифа Флинна. Беды, одолевшие Флинна, оказались благом для другого, способствуя его возвышению. Мне до сих пор было удивительно, как это шериф Флинн так вот запросто взял и вышел из моей истории. Словно река сомкнулась над головой утопающего, и он, единожды скрывшись из виду, исчез навеки. Я помнила доброту уехавшего шерифа, его стремление творить благо и удивившую всех нас речь о справедливости и правосудии. Перед оборванцами, жителями разоренной табачной фермы в Теннесси. Если индейцы подлежат истреблению, подумала я, то это лучшее, чем нас можно заменить. Такими людьми, как шериф Флинн. Американцами. Но не такими, как Фрэнк Паркман. С вечной улыбкой и с одиночеством в сердце. Тут он подчеркнуто мужественным жестом чиркнул фосфорной спичкой. Желтый шарик огня на миг повис в сыром воздухе и исчез. На его месте остался подвешенный след обманного пламени, а потом повалили клубы дыма, как из паровоза. Он снова засмеялся, хотя все это время молчал и я тоже молчала.