Максим поплелся обратно в комнату, улегся на диван. Нет, так не пойдет, с этим надо что-то делать. Которая уже ночь без сна? Утром хочешь – не хочешь, придется тащиться в аптеку за снотворным. Или за успокоительным. Или за тем и другим одновременно… Максим рывком сел на диване, вытащил спрятанный в подушках пистолет, прислушался. Обостренный слух в мешанине звуков выхватил один – новый и незнакомый. В подъезде на площадке кто-то был, и этот кто-то топтался у двери его квартиры и уходить не торопился. Максим метнулся в коридор, чуть прикусив губу – ногу от нагрузки снова пронзила боль. Плевать, сейчас не до нее, шорох за дверью не прекращается, кто-то, кто бы он ни был, уходить явно не собирается. Наверху грохнула дверь, раздались торопливые шаги – вниз по лестнице с шестого или седьмого этажа бежали двое. Мимо они проскочили не задерживаясь, значит, поздний «гость» их остановить не пытался и не вызвал подозрения. Плохо дело, очень плохо. Максим застыл у входной двери, прижался ухом к ободранному дерматину. Дверь старая, выбить такую – раз плюнуть. Но тот, с другой стороны, ломиться в квартиру, кажется, не намерен, топчется рядом и даже что-то бормочет себе под нос. Или в телефон. Максим посмотрел в «глазок», но на площадке темно, лампочки отсутствуют здесь со дня постройки дома. Понятно, почему те, кто бежал сверху, никого не заметили – они просто проскочили мимо затаившегося в темноте человека. А тот замер ненадолго, сделал несколько шагов назад и снова вернулся обратно. Внизу грохнула подъездная дверь, послышались приглушенные голоса. Максим вжался в стену спиной, прислушался, но слов разобрать не смог. Зато услышал новый звук – в замок кто-то пытался вставить то ли ключ, то ли отмычку. Отлично, просто отлично, вы, друзья мои, получаете высший балл. За проницательность и оперативность. Сколько вас там, интересно? Сейчас посмотрим.
В подъезде вверх по лестнице поднималась пьяная компания. Человека три или четыре орали, матерились, кто-то даже попытался спеть. Его поддержали, и «хор мальчиков» промаршировал мимо квартиры Максима. Он под шумок отодвинул задвижку, распахнул дверь и рывком втащил «гостя» в коридор. На площадке что-то упало с легким стуком, но Максим на это внимания не обратил. Он пинком захлопнул дверь, одновременно приставив ко лбу «посетителя» пистолет. И снова установилась тишина, да такая, что в ней слышны отголоски кошачьей битвы под окнами и топот соседа сверху, на четвертом этаже. «Гость» молчит, почти не дышит и на ногах держится не очень уверенно. Странный он какой-то – низенький и легкий, почти невесомый. И одет по-идиотски, в длинный, многослойный балахон. Максим в потемках разглядывал незнакомца, и все больше ему казалось, что он только что пугало огородное с грядки выдернул и в квартиру приволок. А оно тем временем опомнилось и заговорило:
– Извините, – пискнул человек еле слышно, – извините меня, пожалуйста. Я сейчас уйду. Можно? – И попыталось сделать шаг к двери.
– Стоять, – приказал Максим, – не двигаться.
И снова прислушался – в подъезде тихо так, что даже странно. Спать, что ли, все разом улеглись? За дверью точно никого, что тоже непонятно. Чертовщина какая-то. Максим посмотрел на собеседника – тот стоял молча, прилипнув спиной к стене. Ростом он был Максиму до плеча – это единственное, что можно разглядеть в темноте.
– Туда давай, – Максим убрал пистолет от головы «пугала» и указал на кухонную дверь, – и без фокусов.
«Гость» подобрал полы одежды и очень медленно, придерживаясь рукой за стенку, побрел в кухню. Остановился на полпути между плитой и холодильником, повернул голову вправо-влево. Покачнулся, оперся рукой о край стола и едва не упал. Максим успел подхватить человека одной рукой, второй спрятал пистолет за пояс штанов под футболку. Оружие не понадобится, гостя – древнюю, дышащую на ладан бабку – можно пальцем прихлопнуть, как комара.
– Извините, – продолжала бормотать бабка, – я не знала, что вы здесь, я сейчас пойду. Посижу немного и пойду.
Она вытащила из-под стола табурет, уселась на него и, как школьник на парту, положила руки на пеструю скатерть. Максим смотрел на старуху и в полумраке разглядел, что одета она не в балахон, а в халат, сверху накинут теплый платок, на ногах тапки. Седые, похожие на солому длинные волосы собраны в пучок на затылке, но прическа успела основательно растрепаться.
«Сумасшедшая? Черт ее знает, не похожа, вроде. Кто такая? Откуда? Что ей здесь надо?» Максим рассматривал пожилую женщину. Та посидела немного, глядя в стену перед собой, поднялась на ноги и побрела в коридор. Остановилась перед входной дверью, уставилась на замок.
– Новый поставили, – произнесла она вполголоса и взялась за задвижку.
– Подождите, – остановил бабку Максим, – подождите. Вы кто? К кому?
Бабка вместо ответа прошаркала обратно в кухню и снова уселась на табурет.
– Вот вернулась. Хочу в своей квартире помереть, – заявила она непререкаемым тоном и умолкла.
– В своей? – первым пришел в себя Максим. – Это разве ваша квартира? Мне хозяин сказал, что она свободна…
Он мог распинаться сколько угодно, старуха разговор поддерживать не собиралась. Куталась только в цветастый платок так, словно мерзла в теплую весеннюю ночь, и молчала, глядя то ли в стол перед собой, то ли на ободранные обои на стене.
Максим проковылял через кухню и снова выбрался в лоджию. Хрень какая-то получается, откуда взялась эта бабка, да еще и посреди ночи, кто она? А если…
– Сдурел, что ли, совсем? Башкой думай! – пробурчал он себе под нос, и вернулся в кухню. Декорации не изменились, старуха по-прежнему сидела на табуретке и смотрела куда-то через стену. И не двигалась, не издавала ни звука. Не померла бы, что тогда с ней делать?
– Бабушка, – очень вежливо и как мог дружелюбно, произнес Максим, – вы кто? И почему вы решили, что это ваша квартира?
– Я здесь двадцать семь лет прожила, – отозвалась женщина, – в новый дом въезжали, а ключи на заводе дали. Мы в очереди три года простояли, дольше всех.
Отлично, она не померла и больше того – она все понимает и все слышит. Пойдем дальше.
– А как вас зовут? – поинтересовался Максим.
– Римма Михайловна, – незамедлительно ответила старуха, – я тут двадцать семь лет прожила.
Она и в самом деле прожила тут много лет. Сначала умер ее муж, потом старший сын. Все это произошло в один год, и она осталась одна, с младшим. Тот сошел с ума – то ли от переживаний, то ли сказалась наследственность. После того как он разнес в ванной трубы, а вызванных по тревоге сантехников вышел встречать с топором в руках, несчастного сдали на вечное поселение в дом скорби. Римма Михайловна осталась одна. Она промыкалась еще лет пять, ей добросовестно помогали соседи, и откуда ни возьмись, появились дальние родственники со стороны мужа. Но часто навещать пожилую женщину они не могли, да и сама старушка не желала становиться для кого-либо обузой. Поэтому по совету соцработника Римма Михайловна написала заявление, где изъявила свое желание переехать в дом престарелых. Это учреждение ей посоветовали в собесе, сказали, что лучше него в области не найти, там все новое и удобное. Все старики довольны, и обратно домой их не заманишь. Римма Михайловна поверила чиновницам, прошла все необходимые обследования, посетила всех врачей (к некоторым на прием пришлось ехать на другой конец города и долго сидеть в очереди), побывала в паспортном столе и в пенсионном фонде. Собрала все документы, отдала их соцработнику, дождалась вожделенного вызова и поехала к новому месту жительства. Волновалась, конечно, но все, действительно, оказалось прекрасно – двухместная палата с очаровательной соседкой, отличное питание и медицинская помощь по первому требованию. Потом – недели через две или три – состоялась встреча Риммы Михайловны с директором богоугодного заведения. Воспитанный и вежливый мужчина долго разговаривал с ней, внимательно выслушал женщину, спросил, удобно ли ей в комнате и вкусно ли кормят. А, получив на все вопросы утвердительный ответ, поинтересовался как бы невзначай – а где, собственно, документы на ее квартиру? Они нужны ему для простой формальности – он отметит что-то в компьютере и сразу вернет. Свидетельство о собственности и техпаспорт на приватизированную «двушку» очарованная такой заботой Римма Михайловна передала ему незамедлительно и больше никогда не видела. Не видела она больше и своей соседки по палате, и самой палаты. Женщину заставили переехать в соседний – сырой и холодный – корпус, где в тесном помещении стояли восемь коек. На свободную сестра-хозяйка швырнула вещи Риммы Михайловны и приказала ей оставаться здесь. Кормить стали редко и плохо, гулять почти не выпускали, в переполненном помещении было душно и влажно. Римма Михайловна попробовала возмутиться, но умудренные горьким опытом соседки посоветовали ей молчать.