От неожиданности Андрей вздрогнул и почувствовал, как слизистый ком упал ему под ноги. Ему внезапно захотелось смеяться, момент был донельзя подходящим. Вместо этого, чувствуя себя каким-то школьником-дегенератом, он вытер руку о штанину и медленно, почти по слогам, произнес:
— Что? Это? Было?
Кольцов не ответил, отвернулся и уронил голову на руль. Он мелко дрожал всем телом.
Светящиеся частицы, подобно крошечным огням святого Эльма заполнившие салон, потихоньку таяли, растворялись в гнилом воздухе. В машине становилось все темней. Пространство за окном, казалось, было сплошь залито жирно поблескивающим тяжелым туманом. Не было видно ни развалин, ни сухих тополей — лишь вязкий похожий на жижу туман.
— Кажись, все, — простонал Громов, — давай, Юрец, заводи корыто. Нельзя здесь стоять.
Он повернулся к Андрею. Из носа и ушей у него текла кровь.
— Я же вам говорил что делать, Андрей Евгеньевич, — угрожающе процедил он, — какого черта вы меня не послушались? Вас мама в детстве не учила старших слушаться? Вы… — он осекся и с удивлением уставился на руку, занесенную над головой.
— Это же… элементарно, — пробормотал Кольцов, — мы здесь как голышом. Прошу вас, Андрюша, я вас умоляю, делайте, что он говорит… Это спасет нам жизнь. Вы ведь нас… чуть не убили, — он порылся в карманах и, достав плитку шоколада, некоторое время сражался с оберткой дрожащими руками. Наконец грубо разорвал ее по диагонали и впился в шоколад зубами.
— Вы тоже! — прохрипел он с набитым ртом
Андрей не отвечал, поглощенный игрой тумана за стеклом. Ему показалось, что вдалеке, а быть может и почти вплотную к машине, — туман скрадывал расстояние, как и звуки, движется что-то большое, механически неуклюжее.
— Юрий Владимирович! — он указал пальцем на окно, — мне кажется…
— А вы перекреститесь, — Кольцов говорил нервно, на его лице снова проявлялись пятна цвета. Он смял упаковку вокруг остатков шоколадки и небрежно засунул ее в карман, — это была… яма. Здесь кругом… ямы. Ну эту мы проскочили, но здесь… — он осекся и глуповато улыбнулся, — кругом…
Машину ощутимо тряхнуло, буквально подбросило вверх. Кольцов непонимающе уставился на Андрея так, будто тот был виновником всех его бед и, не обращая более на него никакого внимания, принялся с усердием заводить мотор. «Москвич» кашлял, дрожал, но упорно отказывался стартовать.
Раздался низкий гул, и автомобиль подпрыгнул вверх. И снова. И снова.
«ХООООООООММММММ» — гудела земля.
Что-то колоссальное двигалось в молочном море.
— Поехали, — на удивление спокойно сказал Громов.
«Хоооооооооомммммм!» — машина снова подпрыгнула. На сей раз звук был ближе. Прильнув к окну, Андрей почти разглядел очертания огромной антропоморфной фигуры, словно сотканной из мрака, так контрастирующего с грязной патокой тумана. Существо медленно приближалось, сотрясая землю.
— Я же пытаюсь! — взвизгнул Кольцов. Андрей с каким-то отстраненным омерзением заметил, что по подбородку его стекает коричневая шоколадная слюна.
— Юра! — Громов тоже почти визжал, — Юра, поехали!
Машина рыкнула, закашляла — салон мгновенно наполнился тошнотворным запахом бензина — и резво покатилась прочь, то и дело подскакивая на ушибах. Кольцов вел вслепую, не задумываясь, вжимал педаль в пол.
«Хоооооооооооомммммммм!» — мотор гудел почти печально. Андрей оглянулся, и ему почудилось, что там, окруженный гноистым туманом, черным исполином возвышается гранитный памятник. Но ведь они проехали, они проехали мимо него и тогда…тогда… Этого не может быть.
Он открыл рот, но сказал совсем не то, что хотел сказать:
— Я думал… у них санитарный день!
Громов резко повернулся и посмотрел на него с иронией.
— А ведь и вправду, — расхохотался он, — я тоже думал, что санитарный! Не гони, Юрка, а то наступит нам… — и он выругался.
Кольцов и сам улыбался. Даже его затылок, казалось, повеселел.
— Только я вас умоляю, — он и вправду замедлил скорость и осторожно выбирал дорогу в сплошном молоке, — делайте, что говорят, хорошо, Андрюша?
— А он… — Андрей замялся, — не пойдет… за нами?
— Не пойдет. Мы вне ареала. Но здесь, здесь другие хищники бродят. Так что, постарайтесь не расслабляться.
4
Туман, плотным одеялом окружающий машину, начал потихоньку рассеиваться. Целые клочья его, плотные и почти материальные, уносило порывами ветра.
Накрапывал мелкий дождь. Грязные капли стекали по лобовому стеклу, оставляя после себя мутные бороздки. Дождь мелко барабанил по крыше, но звук этот не был успокаивающим — напротив, он вызывал тревогу.
Зато теперь они могли видеть дорогу по крайней мере на несколько метров перед собой. Она казалась абсолютно пустой, но, против ожидания, весьма ухоженной. Обочина густо заросла сухой желтой травой. Андрей угадывал силуэты однотипных домов, однако туман скрывал детали.
Некоторое время ехали прямо, никуда не сворачивая. Кольцов молчал, сосредоточенно глядя на дорогу. Дождь немного усилился, однако он все еще не включал дворники. Вместо этого зачем-то включил фары.
Андрей все с большим изумлением прислушивался к себе. Казалось, все происходящее должно было удивить и напугать его, но ужас, испытанный накануне, теперь казался чьим-то воспоминанием, не более того. Окружающий пейзаж, не балующий разнообразием; пустая, ровная дорога, пожираемая колесами автомобиля; желтая трава у обочины, невидимо присутствующая в абсолютной темноте; дома, темными смутными силуэтами возвышающиеся по обе стороны, — все это создавало иллюзию нормальности происходящего. На фоне этого унылого пейзажа просто не могло случиться того, что произошло. Воспоминания последних нескольких минут казались тусклыми и смазанными. Более того, как только он попытался воскресить в памяти пережитый кошмар, сразу ощутил некую леность ума, словно что-то внутри него поставило блок и отчаянно противилось попыткам проникнуть глубже.
Он испытывал легкую сонливость и небольшое головокружение почти приятного толка. Ему показалось вдруг, что все произошедшее вполне могло быть и сном — реальна дорога, бесконечным полотном стелющаяся перед ними. По такой дороге можно ехать вечно. Туман поглощал звуки, и старенький мотор казалось не громыхал, но тихо, умиротворяюще мурлыкал. Дождь, почти ритмично капающий на крышу, оказывал столь же сильное усыпляющее действие, более не казался тревожным, но напротив, призывал к спокойствию, отключая любые желания, кроме желания погрузиться в дрему. Он ощущал себя как человек, еще не полностью пробудившийся от долгого сна ранним осенним утром, когда солнце кажется далеким крошечным холодным шаром в сером небе; когда за плотно закрытыми окнами неслышно колышутся кроны деревьев; когда птицы нервно и бесшумно пролетают мимо по своим птичьим надобностям. Когда хочется поглубже зарыться в теплое одеяло и закрыть глаза, не думая ни о чем.