Из Египта. Мемуары - читать онлайн книгу. Автор: Андре Асиман cтр.№ 76

– Но я же знаю, что это значит.

– Какая разница, что ты знаешь? Главное – что они подумают. Экклезиаст – хорошее слово. Тебе нужна пятая буква каждого пятого подчеркнутого слова – то есть в данном случае «е», остальные отбрось. Это шифр в лидийском ладу, понял?

В тот вечер он научил меня подделывать его подпись. А потом, как в кино, мы сожгли бумажку, на которой я практиковался.

К двум часам ночи мы написали пять предложений. Все давным-давно легли. Кто-то притушил лампу в прихожей и погасил свет во всем доме. Отец предложил мне сигарету. Отдернул шторы, которые были закрыты, чтобы никто снаружи не подсмотрел, чем мы занимаемся, и распахнул окно. В столовую повеял весенний ветерок; папа вглядывался в ночь, облокотившись о подоконник и оперев подбородок о ладони.

– Городок небольшой, но как же не хочется с ним расставаться, – наконец признался он. – Где еще увидишь такие звезды? – И, помолчав, уточнил: – Ты готов к завтрашнему дню?

Я кивнул, посмотрел на папино лицо и подумал: а ведь его могут пытать, и я никогда больше его не увижу. Я заставил себя поверить в это: может, тогда ему повезет.

– Значит, спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – ответил я и спросил, собирается ли папа ложиться спать.

– Нет, пока нет. А ты иди. Я еще останусь, подумаю.

Он говорил мне эту фразу много лет назад, когда мы навещали могилу его отца: тогда папа вот так же молча опустил подбородок на руку и локтем оперся о мраморную плиту. Я забросал его вопросами о кладбище, о смерти, о том, что делают мертвые, когда мы о них не думаем. Он терпеливо ответил на каждый: мол, смерть похожа на спокойный сон, только очень долгий, с длинными мирными видениями. Когда я, притомившись, попросил: пап, пойдем, он ответил – подожди, я еще останусь, подумаю. Перед тем как уйти, мы оба наклонились и поцеловали надгробие.

* * *

Наутро я проснулся в шесть часов. Список дел получился длинным. Сперва в туристическое бюро, оттуда в консульство, потом дать телеграммы всем в разные страны мира, потом к агенту, который должен подкупить таможенников, потом переговорить с синьором Розенталем, ювелиром, чей зять живет в Женеве.

– Если он прикинется, будто не понимает, о чем ты, не расстраивайся, – напутствовал меня отец.

После этого мне нужно было встретиться с адвокатом и ждать дальнейших распоряжений.

Мне сказали, что папа ушел чуть свет. Маме поручили купить чемоданы. Бабушка взглянула на меня и пробормотала что-то о моей одежде, особенно об этих «длинных синих штанах в медных заклепках».

– Каких еще заклепках? – не понял я.

– Вот этих, – бабушка указала на мои джинсы.

Я залпом допил приготовленный ею апельсиновый сок, выбежал из дома и запрыгнул в трамвай до центра, чего прежде никогда не делал, поскольку американская школа находилась в другой стороне. Я вдруг почувствовал себя взрослым, который едет на работу, и это новое ощущение приятно щекотало мне нервы.

Тем весенним будничным утром небо над Александрией, как обычно, усеивали облачка. Ветер доносил с побережья свежий солоноватый запах, торговая суета с основных магистралей выплескивалась в узкие переулки, где на базарчиках под полосатыми желто-зелеными тентами толпился у прилавков народ, шумели и толкались продавцы побрякушек. Затем, как всегда в некий миг перед тем, как солнечный свет хлынет на плитку, все успокоилось на время, улицы овеял прохладный бриз, и очищенный воздушный свет окутал город, яркий, но не слепящий, – свет, на который можно смотреть.

Продления паспортов в консульстве долго ждать не пришлось: человек за конторкой был знаком с моей мамой. Служащий туристического бюро и вовсе оказался осведомлен о наших планах. Уточнил лишь: «Куда вы хотите, в Неаполь или в Бари? Из Бари можно отправиться в Грецию, из Неаполя в Марсель». Я представил себе заброшенный греческий храм на берегу Эгейского моря. «В Неаполь, – ответил я, – только дату пока не ставьте». – «Понимаю», – сдержанно ответил служащий. Я добавил, что, если он позвонит по такому-то номеру, ему передадут деньги. Вообще-то у меня были с собой наличные, но мне было велено тратить их лишь в случае крайней необходимости.

А вот на телеграфе я провел целую вечность. Здание было старое, темное, грязное: роскошный колониальный особняк понемногу превращался в развалину. Телеграфист за стеклом заявил, что телеграмм чересчур много – слишком много адресов во множестве стран на множестве континентов, уставился на меня с подозрением и велел убираться. Я не ушел. Он пригрозил, что врежет мне. Я же, набравшись смелости, ответил, что мы друзья Такого-то (это имя было в новостях), и раздражение телеграфиста мгновенно сменилось той неподражаемой елейной любезностью, которая на Ближнем Востоке сходит за почтительность.

К половине десятого я искренне собой гордился. Осталось выполнить всего одно поручение – и к синьору Розенталю. Все знали, что Франко Молко, агент, который должен был подмазать таможенников, и сам на руку нечист: он клялся и божился, будто бы ему хитрости не хватит обмануть кого бы то ни было, и этим-то всех обманывал. «Я никогда не скрываю своих намерений, мадам». Он держался неприветливо, даже грубо и был не прочь в гостях прикарманить понравившуюся вещицу прямо на глазах у хозяев. Если у него эту вещь отбирали и ставили на место – как поступила моя мать, – можно было не сомневаться, что он стащит ее после, на таможне, причем опять-таки у вас на глазах. Франко Молко обитал в гараже, из которого вынесли инструменты, поставили самодельный топчан и разбитую раковину; на полу валялись покрытые копотью коробки передач. Молко намерен был поторговаться. Я этого делать не умел и передал ему папины указания. «Вас, евреев, не переторгуешь», – усмехнулся он, и я покраснел. На улице мне захотелось выплюнуть чай, которым угостил меня Молко.

И все же я считал себя спасителем семейства. В воображении моем мелькали затейливые сценарии, в которых я стучал по столу начальника полиции и грозил ему страшными карами, если моего отца сей же час не отпустят. «Немедленно! Сейчас! Сию секунду!» – орал я, хлопая ладонью по инспекторскому столу. Бабушка Эльза говорила, что таких людей нужно третировать, как слуг, и тогда они будут вести себя соответственно. «И принесите стакан воды, мне жарко». Я продумывал планы секретных поручений, которые мне еще доверят, как вдруг меня окликнули. Это был отец.

Он возвращался от цирюльника и шел не спеша, направляясь в свое любимое кафе в здании фондовой биржи.

– Почему ты не в тюрьме? – спросил я, с трудом скрывая разочарование.

– В тюрьме? – воскликнул папа, словно хотел сказать: «Это еще что за глупости?» – Мне лишь хотели задать несколько вопросов. Доносы, всё ложные доносы. Ты сделал все, что я сказал?

– Всё, кроме синьора Розенталя.

– Вот и хорошо. Об остальном я позабочусь. Кстати, что Молко, согласился?

Я ответил утвердительно.

– Замечательно. – И, спохватившись, уточнил: – У тебя деньги с собой?