Из Египта. Мемуары - читать онлайн книгу. Автор: Андре Асиман cтр.№ 58

В памяти моей переписывание Корана связано с образом Саламинии, которая камнем падает с неба на нашего бедного безымянного змея и острым клювом раздирает его на части. Я выводил слово за словом, мысли же мои блуждали далеко. Вдруг издалека доносился победный клич греческих сирот. Саламиния снова выиграла.

Мальчишки ждали в дюнах, пока я закончу переписывать суры. Момо (Морис-Шломо) Кармона плакал. «Они сжульничали», – воскликнул он. Кто-то держал скелет нашего павшего Икара: ошметки исполосованной бамбуковой палки и порванную белую холстину, вытканную на папиной фабрике. Даже родители нас пожалели. «На что ты только время тратишь», – сказал отец.

* * *

Следующий год в ВК оказался не лучше первого. На втором месяце учебы стало ясно, что я провалюсь по всем предметам, включая рисование.

Однажды утром мадам Мари предупредила меня, что отцу позвонила мисс Гилбертсон и снова пожаловалась на мою успеваемость. И теперь отец хочет с тобой поговорить, добавила гувернантка. Я слышал, как папа бодро фыркает, пока мосье Полити без умолку отсчитывает «и-раз-и-два» на ломаном иудео-арабском французском. Мама проснулась раньше обычного, на ней был зеленый халат, свои черные как смоль волосы, еще влажные после душа, она наспех зачесала назад. Мама порезала мой круассан на маленькие кусочки и за завтраком была особенно ко мне внимательна.

Абду бросил на меня сочувственный взгляд.

– Шид хайлак, – прошептал он, когда в комнату вошел мой отец. – Мужайся.

– Ну? – спросил папа.

Я ничего не ответил. Терпеть не мог расплывчатых преамбул перед неминуемым нагоняем. Мама скрестила руки на груди и потупила взгляд, словно это ее сейчас будут ругать. Я не сводил с нее глаз: мне так хотелось, чтобы она улыбнулась или хотя бы посмотрела на меня.

– Оставьте нас одних, – велел отец мадам Мари. – Ты тоже выйди, – добавил он, обращаясь к маме. Мадам Мари замялась на пороге, дожидаясь ее.

– Нет уж, я останусь, – возразила мама, стараясь подавить злость, и махнула мадам Мари – мол, идите.

– Вечно ты лезешь, куда не просят, – начал отец. – Это наше с ним дело, наше с ним.

– А я его мать. И между прочим, эта паршивая англичанка могла бы позвонить мне, а не тебе, мне, а не тебе!

– Через кого бы она с тобой разговаривала? Через Абду? – усмехнулся отец. – И не смей ее оскорблять при сыне.

– Говори уже, чего хотел, не тяни! Неужели ты не понимаешь, что мальчик переживает?

– Вот что я решил, – обернулся ко мне отец. – Я уже обсудил это с мисс Гилбертсон, – продолжал он, давая понять, что дело решенное, – она согласилась, что будет замечательно, если ты на время переберешься к ней и поживешь у нее пансионером.

Страшнее угрозы мне слышать не доводилось. Я ни о чем другом думать не мог до конца дня, недели, школьного года. Перспектива мучила меня, точно злой дух, преследовала повсеместно, отравляла всю радость.

– Ты уж прости, но это полный идиотизм! – воскликнула мама.

– Сама идиотка!

– А ты изверг.

За завтраком отец поостыл и доброжелательно – пожалуй, несколько извиняясь – объяснил мне свой план. В ВК у меня страдает абсолютно все: прилежание, английский, арабский, дисциплина, даже осанка. С этим срочно нужно что-то делать. А поскольку отправить меня в пансион в Англию невозможно (евреям запрещалось не только пересылать за границу деньги, но и возвращаться в Египет в случае отъезда из страны), остается два варианта: либо нанять репетитора, либо отправить меня в здешний пансион. Первое мы уже пробовали. Пансион же вызывал у папы сомнения: ему казалось, что в таких заведениях не учатся, а только и делают, что веселятся, строят каверзы и по ночам дерутся подушками.

За вознаграждение я могу пожить у мисс Гилбертсон. В конце концов, не такая уж она горгона. Научит меня всему, что в моем возрасте знают мальчики в Англии. Окультурит после кухни Абду и буйного маминого влияния.

Я представил себе дом мисс Гилбертсон, и перед глазами встала тесная темная спаленка, полосатая пижама да старая коричневая мебель в старой коричневой квартире, где только и остается, что читать в одиночестве, есть в одиночестве или вечерами сидеть в одиночестве за длинным коричневым столом под хмурым бдительным оком старой Британии. Мисс Гилбертсон станет совать нос в мой тайный мир, осуждающий взор тюремного надзирателя и начальницы по вопросам морали подсмотрит мои сны, мои тайные постыдные мысли. Мать заявила, что в жизни этого не допустит и мне не о чем беспокоиться. Но бабушка идею поддержала. «Почему бы и нет?» – сказала бабушка Эльза. Мадам Салама захихикала: нет ничего дурного в том, что мальчик моего возраста останется наедине с развращенной старой девой. Любовник мадам Саламы, Абдель Хамид, вставил, мол, как бы не вышло все наоборот, а мадам Николь заключила: как ни стараются родители, в конце концов все равно оказываются неправы. К тому же, добавила она, родители пагубно влияют на детей, так почему бы их не разлучить, если уж те и другие не могут не враждовать?

А потом отец поступил так же, как всегда в напряженные моменты: принялся тянуть время. От плана не отказались – лишь отложили, отсрочили, и меня, как Дрейфуса, формально так и не освободили. И даже когда стало ясно, что папа и сам сомневается в мудрости этого проекта и готов его забросить, никто не осмеливался уточнить: ну что, все отменяется? – опасаясь напомнить о деле, которое неофициально замяли именно потому, что отец верил, будто бы все еще обдумывает его. В конце концов отец просто устал от этой идеи.

* * *

Следующим лучшим решением стал мосье аль-Малек, мой новый репетитор. Этот арабский еврей бегло говорил по-английски, по-французски и по-арабски и возглавлял cole de la Communaut Isralite. Ровно в пять часов вечера по будням он звонил в дверь, здоровался по-английски со всеми, даже с Абду, чей язык знал лучше, нежели сам Абду, и вежливо просил меня проводить его в мою комнату. Там открывал мой портфель, рылся в нем, пытаясь отыскать доказательства обмана или озорства, разумеется, находил, бранил меня и усаживал за арабский и арифметику.

– Я не скажу твоему отцу, – говаривал он на каждом уроке, – но мы даром время тратим. Ты совершенно не стараешься, – добавлял мосье аль-Малек и, закрыв учебник, на примерах из жизни двоих своих сыновей объяснял, как нужно стараться.

Частенько во время занятия я подмечал счастливые признаки того, что к нам пришли гости – выпить чаю или чего-нибудь покрепче. Ничто так не радовало меня, как приглушенный звонок в дверь, вслед за которым раздавалось отрепетированное изумленно-восторженное восклицание Абду, открывшего дверь мистеру или миссис Таким-то, и стук направлявшихся в гостиную шагов по твердым деревянным половицам.

Однажды вечером мосье аль-Малек задержался в прихожей чуть дольше обычного и наткнулся на мою мать, которая, больше из вежливости, чем из симпатии, предложила репетитору остаться и выпить чаю с гостями. Он отказался было, но мама повторила приглашение, и мосье аль-Малек согласился, снял пальто, которое как раз надел, отдал Азизе шляпу и застыл на пороге гостиной, потирая руки, словно только что вошел с мороза. Его приветствовал мой отец, который питал к моему репетитору еще меньшую симпатию, чем моя мать, однако же искренне его уважал: все говорили, что мосье аль-Малек – человек исключительно ученый.