– Да, да. А почему ты спрашиваешь?
– Я видел Молли.
Моисею хреново давались светские беседы.
– Что?! – я весь оцепенел.
– Я не видел ее уже много лет… с тех пор как мы уехали из Монтлейка. А в итоге прошлой ночью я рисовал мультяшную версию Давида и Голиафа вместо рисунка, который мне заказали. Теперь я отстаю от графика и виню во всем тебя.
– Меня?
Я слушал лишь отчасти, выезжая с парковки на дорогу, ведущую в неведомом направлении.
– Да, тебя. Давид на картине подозрительно похож на тебя. Так что твоя мертвая сестра определенно пытается мне что-то сказать. Или же ей просто не нравится твоя профессия.
– Давид надрал задницу Голиафу, помнишь? Тебе не о чем беспокоиться.
Я поддерживал беседу очень отстраненно, механично, и наблюдал за собой будто со стороны, в то время как мои мысли метались в миллион разных направлений.
– Не думаю, что там говорилось о заднице Голиафа, – проворчал Моисей. – Если я правильно помню, речь шла о его голове. Голиаф получил удар в лоб.
– Да… верно. Наверное, все дело в том, что вчера меня ударили бутылкой пива по лбу. – Это было вчера? – Чувак разбил мне голову, и мне наложили пару швов. Я впечатлен, Моисей. Ты теперь еще и экстрасенс?
– Ты в порядке? – Снова это требование все ему выложить.
– Да, рану полностью зашили. Она даже не болит.
Это не ложь, рана действительно не болела. Но я «обходил» правду. Я был далеко не в порядке.
– Что ж, это не удивительно. Ты самый твердолобый человек, которого я знаю. Что произошло?
– Кое-кто начал издеваться над Милли, пока она танцевала. Я хотел вышвырнуть его из бара, и он треснул меня по голове.
Я не упоминал имя Моргана, так как не хотел, чтобы Моисей заводил волынку о том, что он меня предупреждал. Ему никогда не нравился Морган.
– Милли? – спросил он.
– Милли.
Моисей замолчал на секунду, а я ждал, гадая, о чем же он задумался.
– Ты уже готов, Таг?
– К чему?
Через динамик послышался шумный вздох.
– Ты уже готов? – повторил он громче и отчетливее. Вот же назойливый!
– Да, да! Я люблю ее. Это ты хотел услышать?
У меня задрожали руки, и внезапно я перестал видеть дорогу. Позади раздался гудок – я съехал со своей полосы.
Я повернул руль и вытер глаза, пытаясь не умереть – по крайней мере, сейчас.
– Мне плевать, что ты скажешь, я и так все знаю. Я рад за тебя, чувак. Она чудо.
– Так и есть.
По моим щекам потекли слезы, и я вцепился в руль обеими руками.
– Я сомневался, что ты найдешь свое чудо… или что оно вообще тебе нужно. Но мы оба его нашли. Как, черт возьми, это произошло?
Моисей расслабился после моего признания, и я услышал улыбку в его голосе.
– Мо, ты веришь в чудеса?
Я не улыбался. Я искал надежду.
– У меня нет выбора. Я слишком много повидал.
– Как думаешь, чудо может свершиться дважды?
Мне потребовались все силы, чтобы задать этот вопрос.
– Дважды? А что? Милли тебе недостаточно? – он рассмеялся, но я явно его удивил.
Милли более чем достаточно. Я не жадный человек. Я просто хотел успеть насладиться моим чудом.
Глава 17
Моисей
Таг очень быстро оборвал тот звонок. Мне стоило догадаться, что что-то не так. Но я слышал, что он за рулем, и позволил ему закончить разговор. Мне показалось, что он говорил как-то странно, но Таг включил громкую связь, а по ней все звучит немного искаженно. Я убедил себя, что дело в этом. Сам не знаю, когда я начал верить в собственную ложь.
Я стал проще относиться к мертвым. Я рисовал им милые картинки, и они больше не преследовали меня, как раньше. Они перестали быть предвестниками разрухи. Они не выглядели как зомби и не обитали в коридорах моего дома. Я научился с ними справляться, и моя жизнь превратилась в сказку. Все благодаря Джорджии. Она усмирила меня и сгладила мои неровные края, и, полагаю, с их потерей мой разум перестал быть таким острым, как раньше.
Поэтому, увидев Молли Таггерт, – расплывчатый мираж в уголках моих глаз, – я ничего не заподозрил. Восемь, почти девять лет? Она уже давно не требовала моего внимания. Молли застала меня посредине сеанса с мертвыми родственниками одного богатого клиента. Они не горели желанием поддерживать с ним связь, поэтому мне пришлось раздвинуть свои границы, открыться шире, чтобы найти вдохновение, что-то достойное моей кисти, что-то, с чем можно работать. В основном они показывали мне средний палец, а я сомневался, что это удовлетворит моего клиента.
Я убедил себя, что Молли была не более чем случайностью, что я попросту открылся слишком широко и привлек старых призраков, которые знали, как пройти через мои барьеры. Молли затопила мой разум красками – полосами алого страха и голубого отчаяния, прореженными фиолетовой страстью и зеленым сожалением, и все это было выбелено и окунуто в черный. Не успел я и глазом моргнуть, как начал рисовать что-то абсолютно бессмысленное и нехарактерное для девушки, которую мы похоронили много лет назад.
Спустя два часа я отошел от холста и изумленно уставился на картину. Она походила на иллюстрации из книг моей бабушки Кэтлин, которые она забрала из церковной библиотеки, потому что они были слишком эротичными и тревожными для людей на скамьях. Я изобразил Давида и Голиафа, но рисунок выглядел свирепо, настораживающе, с акцентом на конкретных деталях, а я все равно позволил себе их упустить.
Я позвонил Тагу и услышал то, что хотел. То, что мне было нужно. Он сказал, что его ударили по голове. Простая и чистая правда, опускавшая все уместные подробности. Все свирепые, настораживающие подробности. И я позволил себе их упустить.
Я поехал из зала прямиком домой, как просила Джорджия, и когда я вошел внутрь, жена молча включила кассетник. Затем я прослушал свой разговор с другом и все, что он мне не сказал. Страх скрутил мой желудок, и я начал шагать из стороны в сторону. Милли стояла, будто после признания Тага не могла усидеть на месте. Ее лицо окаменело в выражении многослойного ужаса. К тому времени, как мы приблизились к концу кассеты, голос Тага сломался, и Милли вместе с ним. Она склонила голову, нащупала стул и упала на него. Генри сидел рядом и, похоже, впервые понял, что что-то очень-очень неправильно.
– Тем вечером он искал тебя, Моисей. Помнишь? Тебя не было дома, а Таг не стал долго ждать.
Голос Джорджии дрожал, пока она прижимала Кэтлин к груди, покачиваясь из стороны в сторону, как часто делала, даже когда не держала ребенка. Временами я дразнил ее из-за этой привычки. Если двигаться, ребенок не заплачет. Если двигаться, ребенок не проснется. Я тоже хотел, чтобы она прижала меня к груди. Я тоже хотел качаться на ее руках, чтобы не проснуться и не заплакать. Если я сплю, значит, все это не реально. Но это еще не все. И, к сожалению, происходящее было вполне реально.