История нравов. Буржуазный век - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Фукс cтр.№ 77

Приведенные письма подтверждают, что в указанных кругах царила всеобщая распущенность.

Для характеристики нравственного бесстыдства, господствовавшего в Париже, в особенности в эпоху Директории, имеется теперь чрезвычайно богатый материал, собранный с течением времени и постепенно опубликованный. Так, например, мы слышим, что к числу светских развлечений в доме Барра, одного из трех правителей Франции, принадлежало и такое, что Барра вдруг исчезал совершенно бесцеремонно с одной из дам в соседней комнате и потом так же бесцеремонно появлялся в зале: «Одна роялистка жаловалась, что Барра во время вечерних приемов иногда уходил с madame Тайен во внутренние покои, а потом снова появлялся с ней, обхватив рукой ее талию».

Мы слышим из достоверных источников, что устраиваемые тогда в светском обществе балы и празднества нередко кончались тем, что самые хорошенькие женщины соглашались танцевать совершенно обнаженными, что не составляло, впрочем, ни особенного труда, ни особенного различия, так как весь костюм исчерпывался, как мы знаем, часто одной только рубашкой. Мы слышим, далее, о таких балах, которые устраивались специально для этого, так что все участницы появлялись голыми. Подобные балы не имели, разумеется, ничего общего с так называемыми «праздниками красоты», так как они всегда завершались всеобщей оргией.

Аналогичные сведения имеются у нас и относительно буржуазной Англии. Нет такой формы массового разврата, которая не встречалась бы тогда. Самые дикие капризы имели и здесь своих типических представителей. Достаточно привести для примера следующий разговор Казановы с лордом Пемброком: «На следующий день навестил меня лорд Пемброк.

— Проклятье! — воскликнул он. — И король живет не лучше в Сент-Джеймсе! Три квартиры, это уж слишком! Кто мешает вам принимать в верхних этажах женщин!

— Милорд, именно об этом я и мечтаю. Может быть, вы знаете какую-нибудь хорошенькую женщину, которой можно было бы воспользоваться?

— Я мог бы рекомендовать их вам десятками, да было бы неприлично, если бы вы получали остатки с моего стола из моих же рук!

— Вы, стало быть, очень переменчивы?

— Я никогда не мог иметь дважды одну и ту же женщину!

— Вы женаты?

— Это-то и приводит меня в бешенство. Впрочем, это мне нисколько не мешает вести образ жизни холостяка. Каждый день я имею дело с новым лицом. Приходится, конечно, много тратить, так как, обедая каждый день вне дома, как тут не разориться!»

В Лондоне часто основывались тогда богатыми жуирами так называемые «эротические клубы» для совместного разврата. На этот счет имеется такой богатый материал, что в своей книге «Половая жизнь в Англии» Эжен Дюрен смог им наполнить целую пространную главу.

Имеются у нас аналогичные сведения и относительно мелкобуржуазной Германии. Мы узнаем, например, о массовых оргиях в виде балов, на которых танцевали голыми. В особенности из Берлина и Вены идут подобные сведения. Еще характернее для внутренней шаткости мелкобуржуазного быта то обстоятельство, что такой разврат царил не только в больших, но даже в провинциальных городах, что об этом все прекрасно знали и сотни существовали за счет неизбежных при этом своднических услуг. Один более чем классический пример может подтвердить это положение — бракоразводный процесс графини Софии Гацфельд с ее мужем графом Эдмундом Гацфельдом, разыгравшийся в 1840-х и 1850-х годах в Дюссельдорфе.

Этот процесс получил мировую известность, так как он связан с именем Фердинанда Лассаля, ставшего защитником и спасителем этой угнетенной и гнусно оклеветанной мужем женщины.

Получить более точное представление о разоблаченных этим процессом гнусностях можно ныне только на основании написанного Лассалем иска о разводе, предъявленного им дюссельдорфскому ландгерихту (суду). Перед нами лежит как раз экземпляр этого прошения, занимающего 87 страниц большого формата мелким шрифтом. Оно неизвестно более широким слоям публики и находилось тогда в руках только тех, кто принимал ближайшее в процессе участие, то есть в руках властей и членов семьи Гацфельд. Этот документ, к сожалению слишком пространный, чтобы привести его здесь хотя бы в выдержках, позволяет сделать следующий вывод: немного найдется других столь ценных для Истории нравов документов, так ярко разоблачает он почти невероятную нравственную распущенность, царившую в этих кругах.

Нет такой формы разврата, которой не предавался бы граф Гацфельд, ни одна форма адюльтера не была для него слишком низкой, ни одна женщина не была от него в безопасности — ни камеристки жены, ни жены его друзей.

К его услугам постоянно находился целый штат своден и сводников. Каждая проезжавшая через Дюссельдорф проститутка приводилась в графский замок, а иногда и две сразу, которые и устраивались там на более или менее продолжительное время. Несколько проституток всегда жили во дворце. Во всех домах терпимости в Дюссельдорфе и Кельне не было, кажется, ни одной проститутки, с которой граф не имел бы сношений.

Женская прислуга нанималась в расчете, что она или пополнит графский гарем, или же будет исполнять своднические обязанности. Женатым людям давались места только в том случае, если жена изъявляла готовность в любой момент быть к услугам графа. Только на таких условиях отдавались в аренду и графские земли или возобновлялся договор с прежними арендаторами.

Самое характерное здесь то, что, все это не было строго охраняемой тайной. Напротив, граф предавался такому разврату открыто на глазах у всех, бесцеремоннее же всего на глазах собственной жены. В ее присутствии ласкал он гостивших в замке женщин или наносил им ночные визиты, порой он даже насильно заставлял ее быть свидетельницей его свинских похождений. Приведем со слов Лассаля по крайней мере самый бесстыдный из этих актов насилия: «Графу Гацфельду принадлежит и будет принадлежать честь изобретения столь жестокого и неестественного оскорбления, до которого не додумались и полуживотные-дикари. В 1823 году графиня Гацфельд разрешилась первым ребенком. Роды были очень тяжелые, врачи опасались за жизнь графини, ребенок был извлечен хирургическим путем и родился мертвым. Еще восемнадцать дней спустя жизнь графини находилась в опасности, и врачи не верили в ее выздоровление. В ночь после родов, когда молодая графиня извивалась в страшных муках, граф — пять свидетелей подтвердят это своими показаниями — вступил в половые сношения с графиней Нессельроде при полуоткрытых дверях. Боровшаяся со смертью молодая женщина видела это и громко и горько заплакала. Так были зверским поступком опозорены имя и образ человека».

Несмотря на все это, графиня, однако, должна была подчиняться похотливым желаниям мужа всегда, когда это ему приходило в голову, причем он требовал от нее исполнения всех тех отвратительных приемов, которым он научился от последней проститутки, «наслаждений, говорится в прошении Лассаля, порожденных в своей неестественности духом дома терпимости». Нет ничего удивительного, конечно, что граф несколько раз заражал жену самыми отвратительными болезнями.

Могут возразить, что граф Эдмунд Гацфельд был патологическим чудовищем и потому его гнусность и развращенность нетипичны для его класса. Если такое возражение и основательно, то оно нисколько не умаляет культурно-исторической ценности бракоразводного иска Лассаля. Ибо последний доказывает еще многое другое, а именно что сотни жителей деревни и города должны были обслуживать развратные капризы графа, если хотели существовать, и то, что вся феодальная родня, включая и братьев графини, палец о палец не ударили, чтобы вырвать несчастную женщину из когтей развратника, хотя они и знали обо всех его гнусностях, так как им о них сообщали. Граф Гацфельд мог открыто позволять себе самые отъявленные дебоши, мог совратить целую провинцию, и никто серьезно не протестовал, все ему разрешалось, и власти ни разу не вмешались, хотя у них и было для того немало оснований. По этим причинам можно спокойно утверждать, что процесс Гацфельда освещает не только индивидуальные эксцессы одного чудовищного развратника, но и феодальные привилегии и феодальную извращенность домартовской Германии.