История нравов. Буржуазный век - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Фукс cтр.№ 23

Вышедший из деревни полицейский чиновник, много лет исполнявший обязанности сыщика в худших кварталах Лондона, так характеризует девушек родного села: «За всю свою жизнь полицейского в худших кварталах Лондона я нигде не видел такой грубой безнравственности в таком нежном возрасте, такую дерзость и такое бесстыдство. Они живут, как свиньи. Парни и девки, отцы и матери — все спят вместе вперемешку».

Так называемая английская «артельная система» возводила возможность безудержного разврата в целую сельскохозяйственную организацию. Вот как описывают эту систему: «Артель состоит из десяти, иногда сорока и пятидесяти лиц: женщин, молодых людей обоего пола (от 13 до 18 лет) — мальчики, впрочем, после 13 лет обычно уходят — и детей обоего пола (от 6 до 13 лет). Во главе стоит мастер, обыкновенный сельский рабочий, обычно негодяй, распутник и пьяница, но не лишенный предприимчивости и некоторой сметливости. Он и нанимает артель, работающую под его руководством, а не под начальством арендатора. У последнего он находится на сдельной оплате, и его заработок, обычно немногим превышающий заработок рядового батрака, почти всецело зависит от его умения выжать в наикратчайший срок наивозможно больше труда из подчиненной ему группы работников. Арендаторы сделали открытие, что женщины работают как следует только под мужской диктатурой и, далее, что раз женщины и дети втянулись в работу, то они расходуют свои силы с настоящим безумием.

„Теневые стороны“ системы — переутомление детей и молодежи, огромные перевалы, которые им приходится делать ежедневно на пути к поместьям, отстоящим на пять, шесть, а иногда и семь миль, наконец, деморализация артели. Хотя мастер, или, как его называют в некоторых местах, „погонщик“ (the driver), вооружен длинной палкой, он пускает ее в ход очень редко, и жалобы на жестокое обращение — исключение. Он демократический император или нечто вроде Крысолова из Гаммельна. Он нуждается в популярности среди своих подданных и привлекает их к себе процветающим под его эгидой цыганским образом жизни. Грубая разнузданность, веселая шумливость и циничная дерзость окрыляют артель. Обычно мастер расплачивается в кабаке, из которого возвращается домой шатаясь, поддерживаемый коренастой бабой, во главе шествия, которое замыкают дети и молодежь, беснуясь, распевая насмешливые и скабрезные песни. На обратном пути происходит то, что Фурье назвал „фанерогамией“ ^[11]. Нередко, что тринадцати- и четырнадцатилетние девочки становятся беременными от своих сверстников.

Деревни, поставляющие членов артели, превращаются в Содом и Гоморру (половина девушек из Бедфорда погублена такими артелями), и в них число незаконных рождений превышает вдвое число незаконных рождений во всем королевстве. Уже выше было указано, какова нравственность этих девушек, когда они выходят замуж. Дети их, если только они не устраняют их путем опия, становятся уже от рождения рекрутами артели».

Не нужно быть специалистом в этом вопросе, чтобы знать, что подобные деревенские нравы — не «дела давно минувших дней» и что они повторяются и в других странах. Среди польских и галицийских батраков, наводняющих ежегодно Германию во время жатвы, царят приблизительно такие же нравы, как и в английской артели. Незамужние женщины, стоящие в рядах этих рабочих колонн, возвращаются обыкновенно домой беременными, часто не зная в точности, кто отец будущего ребенка, так как они должны были отдаваться многим мужчинам отряда, если только не всем. Не лучше и положение туземных батрачек. Часто они становятся дичью, за которой свободно может охотиться любой батрак, свой и пришлый. Впрочем, уже в первой книге «Истории нравов» мы привели соответствующие доказательства…

Более низкого уровня морали, чем только что освещенный, никогда не существовало в истории именно потому, что все, здесь приведенное, — не индивидуальное, а массовое явление в эпоху господства буржуазии.

Так низко нигде и никогда не падала «любовь».

Зиявшее между идеей и действительностью во всех областях общественной и частной жизни страшное противоречие нуждалось, естественно, в каком-нибудь коррективе. Речь шла не об отречении от идеала, ибо о первом буржуазия не думала, а второго не хотела. От идеала отказаться она не хотела, а отказаться от действительности она не могла, по крайней мере постольку, поскольку сама в ней участвовала. Ибо действительность, кульминировавшая в столь для нее выгодном распределении имущественных отношений, и обусловленные им возможности безудержного наслаждения жизнью казались ей гораздо заманчивее призывов высокого идеала, осенявшего когда-то первые шаги ее господства.

Необходимым коррективом служила, следовательно, сознательная маскировка существовавшей пропасти. Если в области политики подобным коррективом служит мнимый конституционализм, то в области половых отношений было выдвинуто демонстративное нравственное лицемерие. «Грех» изгнали с улицы за запертые двери. Там он мог делать что угодно, самая же дверь получила нравственную окраску. Все стали наружно нравственными. Но это еще не все. Не только старались сохранить видимость, ее, кроме того, еще подчеркивали, осуждая публично в самых резких словах все то, чем тайком тем усерднее забавлялись и наслаждались. Категорическим нравственным законом буржуазного общества была провозглашена мораль фигового листка, осуждающая не самый разврат, а только его публичность.

Так было найдено средство перекинуть мост через открывшуюся пропасть между идеей и действительностью, после того как выяснилось, что буржуазия и не желает, и не может устранить этого противоречия. К такому коррективу господствующие классы пришли в эпоху господства буржуазии, однако не по собственной инициативе, а под безжалостным гнетом обстоятельств. Как уже было указано во вступлении, буржуазное общество не только хотело казаться воплощением мирового нравственного порядка по рецепту своей первоначальной идеологии, но и должно было так поступить в известный момент исторического развития, иначе его господство подверглось бы крайней опасности.

Каждая специфическая эпоха всегда стремится, без сомнения, к тому, чтобы сойти за высшее осуществление всех возможностей развития. Каждая из до сих пор бывших эпох выдавала себя за воплощение божественного порядка вещей. По крайней мере подобными ссылками каждая обосновывала и оправдывала свое существование и поведение. Однако не каждый режим непременно нуждался в том, чтобы народ верил в эту фикцию. Это всегда зависело от соотношения сил. Абсолютизм мог предаваться безумству и наслаждениям с откровенной циничностью, и его мало заботило, будут ли люди считать его режим дьявольским, а не божественным порядком вещей, так как нравственное негодование масс сравнительно мало подтачивало основы его господства. Это господство покоилось, как мы уже знаем, исключительно на классовой борьбе между восходящей буржуазией и нисходящим феодальным дворянством, позволявшей носителю короны стоять на плечах обоих классов.

Этому «режиму» грозило, следовательно, только неравное развитие могущества этих двух классов, и, как известно, именно это неравное развитие привело в конце концов к его упразднению.

Совершенно иначе обстояло дело в век крупной промышленности. Массы стали везде в значительной степени одним из решающих политических факторов. Из крепостных и подданных массы должны были превратиться в граждан, ибо только так можно было использовать силы, необходимые для нового способа товарного производства. А так как массы превратились в экономически самостоятельный фактор, то их умственная и политическая эмансипация стала неизбежной, была лишь вполне естественным последствием. Можно было осуждать эту духовную и политическую эмансипацию масс, можно было против нее бороться, но нельзя было задержать ее. Это было тем менее возможно, что умственное развитие масс все более становилось одним из важнейших условий беспрерывного технического прогресса и косвенно безостановочного и всестороннего развития капитализма. При помощи безграмотных мужиков и илотов ^[12] можно еще обработать пашню, но не строить и обслуживать утонченнейшие машины с их точно действующим механизмом.