– Это я уж как-нибудь переживу.
Двадцать минут он больше ничего не говорил. Просто указывал влево или вправо, и она поворачивала, пока все более и более разбитый асфальт не сменился щебенкой, а потом и вовсе раскисшей черной землей. Элизабет хотелось узнать больше, но она проявляла терпение. А потом, какой бы разбитой ни была уходящая вглубь болота дорога, она была его исповедальней, а не ее.
– Примерно представляешь, где мы сейчас?
– Только примерно. – Она обвела взглядом практически нетронутый лес. – Ни знаков, ни указателей…
– Понадобилось семь часов, чтобы легкие Эли наполнились кровью, которая утопила его… Каждое слово стоило ему нечеловеческих мук. Я не смог бы забыть их, даже если б очень постарался. Он хотел, чтобы я нашел это место.
– Зачем?
– Притормози-ка, – приказал Эдриен. – Вот оно.
Элизабет остановила машину прямо посреди старой колеи. Они были милях в тридцати от ближайшего населенного пункта, глубоко в лесу, подтопленном болотом. Место, которое Эдриен имел в виду, оказалось просветом между деревьями рядом с горой щебенки и поваленным указателем, который сейчас представлял собой всего лишь проржавевший жестяной квадрат.
– А это точно здесь?
– Подходит под его описание.
Элизабет все это очень не нравилось. Отходящая вбок колея заросла, но не совсем. В какой-то мере люди ее все-таки использовали.
– И что там?
– Причина всего.
Ответ Элизабет тоже не понравился. Она оглядела в обе стороны пустынную дорогу, а потом всмотрелась в полумрак под деревьями, видя только тени, плети дикого винограда и лопухи размером с ребенка. Все вокруг казалось заброшенным и забытым.
– Ты уверен, что сюда?
Эдриен кивнул, так что Элизабет свернула на колею, проскребаясь через самые глубокие рытвины, пока земля не стала достаточно ровной, чтобы можно было ехать чуть быстрей скорости пешехода.
– Это далеко?
– В конце должны быть старая мельница и глубокая вода. Он сказал, где-то с милю. Там дорога упрется в тупик.
Элизабет осторожно продвигала машину дальше; деревья все теснее смыкались у них над головами.
– Тут он и жил?
– И родился, и жил. Его мать умерла, когда он был еще ребенком, так что остались только они с отцом. Ни электричества, ни водопровода. У них даже не было машины.
Чтобы преодолеть какую-то милю, ушло порядочно времени. Вырвавшись из-за деревьев, колея свернула к заброшенной мельнице, за которой расстилалась обширная гладь воды, теряющаяся в дымке вдали. У берега вкривь и вкось, словно гнилые зубы, торчали сваи полуразвалившейся пристани. Мельница была совсем древней. Крыша отсутствовала, но сохранились обломки водяного колеса – там, где ручей образовывал запруду, а потом ярился белой пеной на обломках камней. Элизабет остановилась по соседству со строением; увидела мох на стенах, сочащуюся из них влагу. Эдриен выбрался из машины, и тут же откуда-то издали, из тумана, донесся громкий всплеск.
– Он часто рассказывал о своем детстве здесь, про свою семью и разочарование, тяжелую жизнь босоногого мальчишки.
Элизабет заглянула внутрь мельницы. Полы напрочь прогнили, стены – из голого камня.
– О каком времени мы говорим? Давно это было?
– Эли родился в тени Первой мировой, но никогда не знал точную дату. Мельница была уже закрыта, когда его предки поселились здесь, еще в восьмисотые годы. Они были практически сквоттерами
[41]: отец Эли, до него – его дед… На болоте ловили рыбу, охотились, втихаря валили кипарисы для лесопилок, выращивали какие-то зерновые… В окру́ге жили и другие семейства, но в основном на низеньких маленьких островках в болоте.
– А мы-то что здесь делаем, Эдриен?
Но он не стал спешить. Коснулся рукой стены мельницы, сделал несколько шагов в сторону прогнившего причала и заговорил, глубоко засунув руки в карманы.
– Тебе нужно понять, что это были рассказы глубокого старика – лет девяноста, если не больше, – и с оглядкой на тяжелую жизнь без телефонов, электричества или радио. Когда мы познакомились, он провел в тюрьме уже несколько десятков лет, но про это место мог говорить так, будто побывал тут буквально вчера. Вообще-то ему тут очень не нравилось: жара, комары, одиночество, непролазная грязь и жизнь на воде. Он первым сказал бы тебе, что был юн, самонадеян и мечтал о лучшей жизни. Хотя когда он говорил о тех временах, то просто становился поэтом, слова лились будто сами собой – грубоватые, без затей, но… в самую точку. Он рассказывал про черную болотную жижу, и я буквально чувствовал ее запах. Я знаю, какова на вкус гремучая змея, хотя никогда сам ее не пробовал. То же самое с чукучанами
[42] и щуками, сомами и бычками…
Эдриен ненадолго примолк, и ей показалось, что он улыбается.
– В двадцати милях вниз по реке было нечто вроде блюзового клуба – вообще-то просто обычный амбар на открытом воздухе. Ему приходилось добираться туда на попутках, но в этом клубе были женщины, – женщины, спиртное и повод подраться. Каждый раз, когда ему удавалось наскрести несколько долларов, он пропадал там на несколько дней, а потом являлся домой с сильного бодуна, весь в синяках и пропахший чужими женщинами. Его отцу это было не по вкусу. Тот был суровый человек, строгий и практичный, и спуску ему не давал. Они постоянно цапались насчет поведения Эли, и дело всегда кончалось колотушками. Когда Эли ушел отсюда в последний раз, ему уже было лет двадцать – сломленный, окровавленный и раздетый чуть ли не догола. Ты должна знать его, как знал его я, чтобы понять, насколько диким может показаться подобный образ. Он всегда был такой тихий, такой спокойный…
– Зачем ты мне все это рассказываешь?
– Потому что Эли возвращался сюда еще один раз. Шестнадцать лет спустя. Его отец уже умер или куда-то уехал – он так этого и не выяснил, – но Эли все-таки вернулся в самый последний раз. Прямо сюда, – сказал Эдриен. – С двумя пулями в теле и полумертвый, но вернулся не просто так. Имелась причина.
– Какая причина?
– В том-то и вопрос, не так ли? – Он посмотрел на мельницу, а потом вдоль ручья, который питал ее. – Давай-ка немного прогуляемся.
– Ты серьезно?
– Это недалеко.
Эдриен двинулся вдоль ручья, и Элизабет пристроилась следом. Они перелезли через остатки плотины, обошли по кругу запруду и углубились в лес, где туман был пожиже, а болото отступило. С полмили прошли вдоль ручья и оказались там, где в него впадали два ручейка поменьше, сливаясь воедино на скалистом уступе. Водопад был не из великих – может, футов четырех высотой, не больше. Вот тогда-то Эдриен и рассказал ей все остальное.