Под розой - читать онлайн книгу. Автор: Мария Эрнестам cтр.№ 17

— Я бы с удовольствием, — ответила она, когда мое светлое «я» отважилось предложить ей заняться чем-нибудь вместе, — но это курсы повышения квалификации, я не могу туда не ходить. Поверь, там чертовски скучно. — И она исчезла за дверью, оставив после себя шлейф аромата духов.

Мне с трудом удалось заснуть, а ночью меня разбудил смех. Было три часа. Я хотела пойти налить стакан воды, но снова услышала смех, сначала мамин, звонкий, с истерическими нотками, потом мужской, низкий. Я на цыпочках пробралась в коридор посмотреть, кто пришел. Разумеется, этого делать не стоило, но я так обрадовалась, что мама вернулась домой, что забыла о реальном положении дел. А может, потому и вышла в коридор… чтобы увидеть реальность.

Сначала я вообще ничего не различала в темноте. Потом услышала какие-то звуки в спальне и подкралась поближе. Дверь была полуоткрыта, и я заглянула внутрь. Сначала я ничего не увидела, кроме какого-то комка, который возился на постели. Это было не тело и не два тела, а бутылка с маслом и уксусом, которую встряхивали и встряхивали, пока две жидкости не слились в одну.

Не знаю, стала ли я в тот момент взрослой, или во мне наоборот, умерли все чувства. Не знаю, поняла ли я тогда, что происходит в спальне и к каким последствия это может привести. Я помню только, что чувствовала себя ужасно одинокой и никому не нужной. Руки и ноги у меня были ледяные. Вся дрожа, я вернулась в спальню. Достала из-под подушки мешочек с ушами Бустера, который всегда лежал там, и держала его перед собой, как крест, шепча снова и снова: «Сделай что-нибудь, ну, сделай что-нибудь! Ты должен что-то сделать!». В тот момент я словно психологически потеряла невинность, и мое поражение было полным: я знала, что никогда не смогу рассказать об увиденном единственному близкому человеку — папе, ведь тогда тому, что принято называть «нормальной семьей», пришел бы конец.

Что такое норма? Нормально ли это — встать утром после того, что произошло, и пойти на кухню завтракать, пока мама отсыпается наверху? Одна. Я заглянула в родительскую спальню. Никаких следов ночного визитера, ни вещей, ни незнакомых запахов — ничего. Может, мне все это приснилось? Или померещилось в темноте под влиянием гадких рассказов Пикового Короля? Нормально ли праздновать Новый год так, словно ничего не случилось? Обнять папу, когда он вернется? Покупать подарки родителям: цепочку с камушками маме и портсигар для папы, потому что ему нравится по праздникам курить сигары, а Новый год и Рождество — это праздники. Причем семейные.

Перед наступлением того злосчастного Рождества я запихнула увиденное в самый дальний ящик сознания и захлопнула крышку. Я решила, что если и открою его, то только после того, как праздники закончатся. Ничто не испортит мне самое счастливое время года, когда можно немного пожить иллюзиями. Мама, как всегда на Рождество, пекла со мной пряники и украшала дом, только как-то суетливо. Она приходила домой с работы с красными щеками и говорила быстро и отрывисто, но не забыла купить специи для булочек с шафраном и мох для украшения подсвечников, и только это имело для меня значение.

В сочельник мы с папой поехали на машине забирать один из рождественских подарков маме. В то время в шведских домах начала появляться первая бытовая техника. Она символизировала свободу для женщин и прогресс общества, и мама давно повторяла, что мы единственная отсталая семья в городе и что ей стыдно за свой дом перед гостями. Так что мы с папой поехали в город и присмотрели стиральную машину, которую рекламировали как настоящее чудо техники. Журнал «Все о доме» недаром признал «Elux-Miele 505» лучшей стиральной машиной, ее цена — тридцать пять тысяч крон — была тому подтверждением. Полный автомат. По тем временам — настоящая сенсация. У машины был даже специальный режим для стирки шерстяных вещей.

— Хозяйка может просто захлопнуть дверцу, нажать на кнопку и уйти. А когда вернется, все уже будет выстирано, — заверил нас продавец, с улыбкой принимая деньги.

Мы знали, что мама никакая не хозяйка и пользоваться машиной будет крайне редко, потому что она вообще мало что делала по дому, предоставляя эту почетную обязанность мне, папе или фру Линдстрём. Но она ясно дала понять, что будет с гордостью демонстрировать машину своим друзьям. Мы спрятали агрегат в гараже, а когда вошли в дом, на плите стоял глинтвейн, а в доме вкусно пахло рождественским окороком. Бабушка с дедушкой уже приехали и сидели за столом в ожидании глинтвейна.

Мой дедушка работал поваром в придорожной гостинице в Умео. Он был толстый, шумный и обожал простую деревенскую пищу, в отличие от бабушки, которая так же ненавидела домашнее хозяйство, как и ее дочь. Бабушка и дедушка не признавали условностей, привыкли говорить, что думают, и им было наплевать, что скажут люди. Дома у них постоянно был беспорядок, с которым они даже не пытались бороться. Зато ребенку там было настоящее раздолье — можно было бегать где угодно и откапывать всякие безделушки из-под груд хлама.

Так в полной гармонии семейного праздника мы сидели в кухне, пили глинтвейн и ели хлебцы с кусочками еще теплого окорока. Мне было уютно и тепло, ящик в моем подсознании был плотно закрыт, я смотрела в глаза собравшимся и думала, что это Рождество — как пластырь на ране, и когда мы снимем его на Новый год, кожа под ним будет белой и чистой, без намека на шрам.

Однако наутро все испортилось. Это было единственное утро в году, когда мама не валялась в постели до полудня, а завтракала с нами. Но когда я вышла в кухню к накрытому для завтрака столу, мамы там не было. Папа сидел и читал газету, дедушка с бабушкой прихлебывали кофе. Одеты они были по-праздничному: дедушка в костюме, бабушка в нарядном платье, с седыми волосами, собранными в маленький пучок. Мамы нигде не было видно. Некому было сказать мне: «С Рождеством, Ева!». Я пошла в спальню и увидела, что мама лежит в постели, а на тумбочке стоит нетронутая чашка кофе. Я не удержалась и сказала:

— Вставай, сегодня же Рождество, ты должна завтракать с нами на кухне!

Она странно посмотрела на меня:

— Да-да, я уже иду. С Рождеством.

Конечно, она так и не спустилась. Мы завтракали без нее, и пряники были на вкус как картон. Ко времени начала утренней службы мама спустилась вниз в халате и заявила, что у нее болит голова:

— Но вы идите, когда вернетесь, мне уже будет получше.

Всю службу у меня болел живот. Я не слышала, что говорил священник, только смотрела на крест на стене церкви и мысленно протягивала к нему руки. Я думала о том, что Иосиф не был настоящим отцом Иисусу, и что мама наверняка мне не родная, и что мой единственный друг на свете — это уши Бустера. Дети в хоре были наряжены ангелочками с крылышками на спинах: одна девочка надела красные чулки и напоминала аистенка. Наверное, ее мама сидит сейчас среди прихожан и проклинает себя за то, что не проследила, какие чулки натянула ее дочка, думала я и испытывала странное злорадство при мысли о том, что девочка после выступления получит выговор. Вероятно, такие мысли были вызваны завистью, ведь ее мама, по крайней мере, была с ней, а моя отлеживалась дома в постели. Когда дедушка обнаружил, что у него стащили зимние кожаные перчатки, я поняла, что это Рождество обречено: оно уже стоит на табурете с веревкой на шее. Осталось только выбить табурет.