Как вам живется в Париже - читать онлайн книгу. Автор: Тамара Кандала cтр.№ 14

— Ты знаешь, например, что по некоторым подсчётам средняя продолжительность человеческой жизни равна одиннадцати секундам? Понимаешь? А сколько всего человек успевает за это время! Особенно в нашем веке. А в Америке можно успеть в несколько раз больше.

— Да, — сказала я, — особенно глупостей! Попробуй-ка прожить эти одиннадцать секунд так, «чтобы не было потом мучительно больно»!

Но в следующий свой приезд он пел уже другую песню.

— Шошенька, — вопрошал он меня ласково-язвительно, — ну вот как ты, писатель, то есть предположительно знаток человеческих душ, живёшь, радуешься чему-то, и я не вижу отчаяния в твоих глазах.

— Отчаяния?

— Но ты же не можешь не понимать, как бессмысленна и скучна жизнь, как безнадёжен человек и как беспомощны все попытки сделать его лучше.

— И что ты в связи с этим предлагаешь? Ты знаешь выход?

— Есть только два выхода, которые выходами совершенно не являются.

— А именно?

— Ну, первый, это уйти в буддийские монахи и уехать куда-нибудь на Бирманские острова, подальше от цивилизации.

— Не годится. Для этого надо родиться в этой культуре. Иметь там корни. Иначе это будет выглядеть как модная тусовка для скучающего балбеса или «интересничание». Говорю это тебе как драматолог. Банальный ход.

— Права. Именно поэтому я склоняюсь ко второму — разбогатеть до немыслимых пределов и позволить себе всяческие безобразия.

— Безобразия?

— Я имею в виду то, что называют излишествами, без которых якобы невозможно обойтись. И которые якобы скрашивают существование. Переделывать этот мир бессмысленно по определению — только не участвовать, отгородиться. А на то чтобы отгородиться, нужны средства. Придётся эти средства заработать. А там, глядишь, и втянусь, переживу бунтарский возраст, гормоны прекратят броуновское движение, попривыкну. А привычка — это единственный способ выжить, а иногда, и победить. Сначала привыкаешь к себе. А потом и ко всему окружающему.

— И как ты, интересно, собираешься это сделать? Разбогатеть? По российским схемам? Украсть то, что плохо лежит? Так для этого надо оказаться рядом с тем местом, где это лежит.

— Ну, почему же, сразу украсть. Есть ведь и цивилизованные пути обогащения. Я как раз этому и учусь.

— Неужели этому обучают философов?

— Я поменял философское отделение на экономическое.

— А астрофизическое на менеджерское?

— Нет, астрофизическое оставил. Там есть чему учиться. В отличии от философского. Сколько веков существует эта наука и не ответила ни на один из самой же заданных вопросов.

— Но она учит задавать вопросы.

— Это я прекрасно могу делать и без неё.

— И ты можешь их сформулировать? Мне, например, даже это очень сложно.

— Могу. Правда, мои вопросы очень личные. Ну вот, например, если Бог существует и если правильно в него верить, то почему он мне не покажется? Почему он меня мучает своим отсутствием в пределах досягаемости, хотя бы умственной? Почему я должен верить посредникам — философам или церкви? Для меня вера в Бога — это попытка объяснить то, чего мы не можем понять до конца, а именно — сознание, мироздание, жизнь — тем, что мы понимаем ещё меньше, а именно Богом. Религия ведь ничего не объясняет, а если объясняет, то только «необъяснимым».

Я помолчала, переваривая. На самом деле, я тоже часто думала о том, что если Бог существует и нас создал «по своему образу и подобию», почему он не дал нам чуть больше разума, чтобы Его понять? Но думать мне об этом было трудно, а уж тем более, говорить. Я решила сменить тему.

— Но ты бы мог посвятить себя не только собственному обогащению, а, например, науке, прогрессу… Если уж ты такой умный.

— Мог бы, — сказал он очень серьёзно, — но, во-первых, чтобы стать учёным, одних знаний мало, нужно иметь определенный характер. А, во-вторых, там всё то же самое. Борьба человеческих тщеславий, дураки сидят на месте умных, а слава и деньги достаются совсем не тем, кто их заслужил. Учёный ещё не значит честный — честна математика, а не математик. Так что я уж лучше буду работать на себя, а не на человечество, а там, может, последнему и перепадёт кое-что. Тем более, когда все, и ты в том числе, говорят о прогрессе, то имеют в виду исключительно науку и технику, о душе же каждый должен позаботиться сам.

— Но можно же быть богатым и заниматься наукой, ни от кого не завися. Можно даже пользоваться при этом всеми излишествами и всё-таки делать что-то для пользы людей, — пыталась я вступиться за человечество.

— Ну, да, — сказал он и подмигнул, — и ещё бутерброд с маслом…

Вот так мы с ним беседовали.

На следующий год на каникулы он не приехал. Было некуда. Ксения официально подала на развод. Оскар благородно ушёл из своей собственной квартиры (временно, разумеется), и туда немедленно вселился кузнечик Клод, со всем своим сложным гардеробом от японских дизайнеров и немыслимым количеством обуви. «Так мы будем экономить на плате за мою квартиру и путешествовать», — заявил он Ксении. Она была согласна на всё. Всё, что исходило из его уст, воспринималось как истина в последней инстанции.

В результате Арсению не осталось места в «родительском доме».

Никто не знал, откуда он появился, этот обаяшка — растиньяк. Он возник на ее небосклоне, как комета. Он обожал её с такой страстью, боготворил так неистово и громогласно, желал так беспредельно, что все, кому вольно или невольно приходилось быть этому свидетелем, испытывали неловкость. Он потребовал, чтобы она полностью и безраздельно принадлежала только ему. И, значит, развод.

Я умоляла её не разводиться с Оскаром. Подождать. Вынырнуть из омута этой страсти. И подумать головой, а не другим местом. Но она была слепа и глуха ко всем доводам.

Она бурно объяснилась с Оскаром, бросив ему в горячке жестокие слова, что «никогда его по-настоящему не любила», что он «книжный червь», а она «вольный разбойник и не собирается вставать под знамёна посредственности». Она умудрилась вывести этого достойного, выдержанного восточного человека из себя и довести до крайней точки кипения.

Он, по-моему, так ничего и не понял, отнеся всё к её чрезмерной восприимчивости, на грани болезни. И был, как я понимаю теперь, не далёк от истины.

Ксения готова была бросить все ради своей любви. Кроме этого захватывающего чувства ничего на свете для нее больше не существовало. Оно затмило ей свет. При этом она была уверена в абсолютной уникальности своих чувств.

Как же тонка эта граница, между нарциссизмом и самопожертвованием.

— Графиня говорила, что замуж надо выходить столько раз, сколько берут. Мужей надо менять регулярно, как змея кожу, когда она из неё вырастает. Тебе этого не понять — ты допотопный моногам, — счастливо смеялась она.