Близкие друзья и дальние родственники толпились у гроба в первых рядах, качали головами, изредка перешептывались, и почти на всех лицах было написан немой вопрос: когда уже все закончится и можно будет уйти?
Илья в числе еще нескольких фотографов делал снимки церемонии, поэтому внимательно смотрел на людей, на их реакцию. Фотографий было много, и Илья надеялся, что получится выбрать из них подходящие.
– Я пришлю вам обоим приглашение на открытие отеля, – сказала Лариса Александровна. – Это будет восемнадцатого декабря.
– Спасибо большое, – ответил за двоих Щеглов. – Журнал вам туда привезут.
– Да-да, конечно, – рассеянно проговорила вдова, глядя на следующего подошедшего с соболезнованиями.
Илья и Роман попрощались и пошли прочь.
– Все-таки странно, конечно, – задумчиво проговорил Илья, машинально прикоснувшись к очкам.
– Что она нас персонально позвать решила? Может, забудет еще, так просто сказала.
– Я про гроб. Зачем было его закрывать?
– Воля покойного, – пожал плечами Роман. – Или еще что-то. Какая разница.
– Страшный он больно, – сказал кто-то за их спиной.
Молодые люди обернулись и увидели полного мужчину в потрепанном пальто и кепке. Лицо его было красным, как у гипертоника. Или у пьяного. Второе вероятнее, потому что речь была слегка несвязной, а глаза – мутными.
– Брат я его, двоюродный, – отрекомендовался мужчина, позабыв назвать свое имя. – Он-то, конечно, со мной знаться не хотел. Вон какого полета птица! А то, что в детстве я за ним сопли подтирал – оно, конечно, не считается. Память у нас короткая.
Мужчина сплюнул на землю и засунул руки в карманы.
– Вы говорите, он «страшный»? С его лицом что-то не так?
Роман дернул Илью за рукав: не видишь, мол, что с этого пьяницы взять?
– Говорю как есть, – угрюмо отрезал двоюродный брат. – Утром пришел к ним…Попрощаться там, то да се. Выпить же надо за помин души? Брат ведь он мой! Двоюродный! А то, что…
Мужика повело на второй круг, и Илья стал думать, как от него отвязаться, но тут он выдал:
– Не бывает таких лиц у сердечников. Что я, не знаю? Сколько лет на скорой водителем. Рот раззявило, набок свернуло, глаза из орбит выпали. Синий весь, как удавленник. Уж не знаю, что он перед смертью увидел, но это из него всю душу вытрясло! А еще мне говорили…
Мужчина хотел сказать что-то, но тут их догнала немолодая женщина, которая со словами: «Ты куда пропал? Чего к людям пристаешь?» подхватила его под руку. Они принялись препираться, мужчина пробовал высвободиться из захвата, но жена – наверняка это была она – держала крепко.
Илья с Романом поспешили уйти вперед. К машине Щеглова, что мокла на стоянке, подошли молча. И только внутри, включив двигатель, печку, устроившись на сиденье и чувствуя, как тепло разливается по салону, заговорили об инциденте.
– Забавный мужичок, – заметил Рома. – А ты чего навострился-то? Писать об этом собрался? Даже не думай!
– Не думаю, – ответил Илья. – Напишу все как надо. Но, согласись, ситуация нерядовая.
– Спьяну померещилось этому братцу. – Роман никак не мог выехать со стоянки: люди шли прямо по проезжей части. – Что тут думать-то?
– Отель этот какой-то невезучий. – Илья пересматривал отснятый на кладбище материал. – И Гусаров, по-моему, сам был не рад, что его купил. Он как будто старался что-то скрыть.
– Взятку дал, это уж само собой. Это и скрывал.
– Может быть. Но он нервно себя вел, это было заметно. А потом внезапно умер.
– Вполне вероятно, он был хроником, так что не внезапно, – вставил Роман.
– Не верю я в это. А с лицом что? И, кстати, рабочие в этом отеле, возможно, умирали.
– Что значит «возможно»? – спросил Рома. Машина выбралась-таки с территории погоста и выехала на улицу.
– Нигде об этом информации не было. Мне знакомый матери сказал, но я не уверен, что там на самом деле было что-то.
«В истории с «Петровским» все сведения исходят от крепко пьющих мужиков», – подумал Илья. Ирония какая-то.
Они замолчали – обсуждать было нечего, а потом переключились на редакционные дела.
Вопреки предположению Щеглова, Лариса Александровна про свое обещание прислать приглашения на открытие отеля не забыла. Их принесли прямо в редакцию: каждое в нарядном бело-голубом конверте, отпечатанное на открытках с фирменными гусаровскими логотипами. Звали не только Илью и Романа, были тут и приглашения главному редактору, и Косте Калинину.
– Я не поеду, а вы давайте, – благословил сотрудников Иван Данилович. – Отвезете журнал, как раз уже пришел из типографии. От моего имени поприветствуете. Илья, напишешь текст и покажешь мне.
– Там можно еще рекламодателей найти, есть где разгуляться, – плотоядно проговорил Калинин.
Илье не очень-то хотелось идти. Мать на днях должны были выписать из реабилитационного центра, так что восемнадцатого она уже будет дома, а если Илья задержится на целый вечер, значит, придется приглашать сиделку.
Впрочем, возможно, мать справится и сама. В последнее время ей стало уже значительно лучше. Она сама передвигалась, пусть и медленно; обслуживала себя: ела, ходила в туалет, забиралась в ванну, мылась. Но правая рука по-прежнему не функционировала, а речь так и не восстановилась.
Однако отказаться было невозможно, так что Илья сел писать речь. В голову лезла банальщина вроде «архитектурная жемчужина Быстрорецка» и «новая жизнь здания», как Илья ни пытался выдать что-то свежее, живое и оригинальное. Обычно проблем с этим у него не было, а тут…
Все, что связано с «Петровским», давалось с трудом. У Ильи было стойкое ощущение, будто он пробирается в полной темноте сквозь густые заросли, цепляясь за колючки и ежеминутно рискуя порвать одежду или пораниться о шип. От этого здания веяло смутной, но вместе с тем безошибочно узнаваемой опасностью. А ведь в самом отеле Илья пока так и не побывал.
«Вот и побываешь, – сказал он сам себе. – Выяснится, что это самое обычное место, и успокоишься».
Мать выписали четырнадцатого декабря. Илья взял отгул, чтобы забрать ее. Миша вызвался помочь, отпросился с работы на пару часов и приехал на машине к реабилитационному центру.
Они с матерью вышли из лифта и направились к Мише, который ждал возле входа. Илья вел мать под руку, она шла осторожной, неуверенной походкой, глядя себе под ноги. Когда они приблизились к Мише, мать подняла голову и посмотрела на лучшего друга сына.
Илья видел, что тот потрясен.
Михаил с раннего детства знал его мать и первые лет семь или даже больше был от нее в восторге: тетя Ира, красивая, заводная, улыбчивая, порхала по комнатам, много смеялась и шутила, не задавала вопросов про школу, не спрашивала, сделали ли мальчики уроки. Она вела себя как их ровесница, как приятельница: не ругала, не делала замечаний, не пыталась накормить полезной едой.