Гражданин Бонапарт - читать онлайн книгу. Автор: Николай Троицкий cтр.№ 124

Как и любому человеку, Наполеону не было чуждо ничто человеческое, включая добро и зло. Чем крупнее, масштабнее человеческая личность, тем заметнее в ней и достоинства, и пороки, а Наполеон был уникально масштабной личностью. Все в нем было крупно, значимо, броско - и хорошее и дурное, и добро и зло. Но судим мы его исключительно как политика, мало или вовсе не интересуясь им как человеком. Между тем все зло, за которое можно его судить, Наполеон сотворил именно как политик. В политике он был, по его собственному признанию, то львом, то лисицей, но в повседневном общении с разными (не только близкими) людьми в нем проявлялся добрый человек, а то и ребенок, по-корсикански бойкий и шаловливый. Он мог, будучи уже императором, в гостях у маршала Ж. Б. Бессьера, развлекаться детской игрой, как это делают «пятнадцатилетние мальчишки», а на острове Святой Елены так очаровал 14-летнюю англичанку Бетси Бэлкомб, что она, поначалу боявшаяся его, поскольку наслушалась о нем как о «людоеде-чудовище», через несколько дней после первой встречи уже играла, шалила с ним, как с ровесником, и не могла забыть этих игр до глубокой старости ^[1290]. Д. С. Мережковский справедливо заметил, что этой Наполеоновой «детскости» (в широком смысле - как доброты) не понимают такие критики Наполеона, как «безнадежно взрослый Ипполит Тэн и безнадежно тоскующий о детстве Лев Толстой» ^[1291]. Не понял этого или, может быть, не захотел понять и Е. В. Тарле.

Обратимся теперь к Вандее. Здесь все было гораздо серьезнее и опаснее для Французской республики, чем уголовный бандитизм на дорогах. С 1793 г. на северо-западе Франции шла настоящая гражданская война, которая условно называется «вандейской», хотя кроме Вандеи она охватила еще соседние с нею провинции - Анжу, Бретань и Нижнюю Нормандию ^[1292]. Восстали тогда против Республики местные (преимущественно из Вандеи и Бретани) крестьяне, так называемые шуаны, которые отличались фанатичной религиозностью и слепо верили своим приходским священникам, а те очень искусно настроили их против антирелигиозной политики якобинцев и вообще против всего и вся, что связано с Республикой. Религиозность шуанов переплелась с роялизмом в единое целое: казненный король Людовик XVI был в их представлении не только «помазанником Божьим», но и мучеником за христианскую веру. Священники и роялисты-дворяне мобилизовали и вооружили (не столько на свои, сколько на английские деньги) целую армию - 40 тысяч бойцов ^[1293]. Кстати, Англия, кроме денег, снабжала шуанов продовольствием, снаряжением, инструкторами и даже «пушечным мясом»: в июле 1795 г. английская эскадра высадила на полуостров Киберон (в Бретани) несколько тысяч французских эмигрантов, готовых сразиться «за Бога и короля» ^[1294].

Шуаны Вандеи и Бретани были не просто фанатиками, но и мастерами войны на истребление с безбожниками-республиканцами. Оноре Бальзак писал о них: «Жители этих мест беднее мыслями, чем могикане, краснокожие Северной Америки, но столь же сильны духом, столь же хитры и выносливы, как они» ^[1295]. Сражались они с республиканскими войсками отчаянно. Только к лету 1795 г. один из лучших полководцев Республики Л. Гош, сочетая насилие с переговорами, был близок к замирению Вандеи, но Конвент переместил его на Рейн для более важного дела - войны с Австрией, где тот вскоре умер, не дожив и до 30 лет, а тем временем гражданская война в Вандее и соседних провинциях разгорелась с новой силой. Незадолго до 18 брюмера шуаны после ряда побед над республиканскими войсками взяли город Нант. Их вожаки заговорили о близкой реставрации Бурбонов.

Наполеон буквально с первых же дней после прихода к власти вынужден был заняться, наряду с массой других проблем, и проблемой Вандеи. Он сделал ставку не столько на подавление, сколько на замирение. Первый шаг к этому он сделал 9 декабря 1799 г. Дело в том, что 14 ноября того же года, через пять дней после 18 брюмера, близ Кале потерпел крушение английский корабль, на борту которого находился очередной десант роялистов-эмигрантов. Все они были арестованы. 9 декабря Наполеон распорядился: «...вне права народа воспользоваться несчастьем кораблекрушения, чтобы предать справедливому гневу законов несчастных, избежавших стихии волн» ^[1296]. По его приказу все эмигранты были освобождены из-под ареста и высланы с территории Республики.

Вслед за тем и немедленно первый консул вступил в переговоры с вождями шуанов. 25 декабря 1799 г. он принял в Люксембургском дворце Ги де Невиля - тайного представителя самого графа д’Артуа ^[1297], а 27 декабря - вместе с де Невилем еще и генерала Луи д’Андинье. Наполеон предложил шуанам сложить оружие и признать Конституцию 1799 г., а со своей стороны обещал им восстановить религиозные службы, списать с них недоимки, гарантировать политическую амнистию. Шуаны настаивали на реставрации Бурбонов, но первый консул был категоричен: «Бурбоны не имеют больше никаких шансов. Они забыты». Переговоры закончились безрезультатно, и Наполеон сразу (заранее предусмотрев такой поворот) перешел от переговоров к силовому давлению ^[1298].

10 января 1800 г. первый консул обнародовал прокламацию, которая гласила, что прекращение гражданской войны реально лишь при условии капитуляции мятежников: «Занести вооруженную руку над Францией способны теперь только люди без веры и родины, вероломные орудия внешнего врага» ^[1299]. Одной из первых жертв нового, подчеркнуто карательного, поворота в отношении первого консула к шуанам стал один из их главарей Луи де Фротте. Он получил паспорт для проезда в Париж на встречу с первым консулом, но в то же время отправил письмо к шуанам с требованием не покоряться. Французские жандармы, узнав об этом, в ночь с 15 на 16 февраля 1800 г. арестовали Фротте. Руководивший этой операцией генерал Ф. Ж. Лефевр (будущий маршал Франции) приказал его расстрелять, и «эта экзекуция была поставлена в упрек лично Бонапарту» ^[1300], поскольку Л. А. Бурьенн запустил в обиход бытующую до сих пор версию о том, что расстрелять Фротте повелел сам Наполеон ^[1301]. Между тем первый консул объяснил свою роль в расправе над Фротте с исчерпывающей ясностью: «Я не отдавал такого приказа, однако не могу сказать, что огорчен его казнью» ^[1302].