У Яны сразу же возникли кое-какие подозрения. И чтобы их проверить, Яна повнимательнее пригляделась также и к юношеским фотографиям Аниного папы, на которых была хорошо видна небольшая родинка на шее справа. И в жизни у Аниного папы была эта родинка тоже справа. Но значит, на фотках она должна была быть слева, а не справа!
Тут-то Яну и озарило… ой!.. то есть осенило: Анины мама и папа – вовсе никакие не Анины мама и папа, а такие же, как и она – Яна – зеркальные отражения.
После этого сногсшибательно открытия Яна стала столь же внимательно изучать фотки и лица Аниных бабушек и дедушек, а также других Аниных родственников, а – заодно уж – лица и фотки всех Аниных подруг и знакомых; а потом еще и всяких популярных шоу-и-не-шоу-ведуших, кино-и-не-киноартистов, политических-и-не-политических деятелей из Интернета и телевизора… И очень скоро Яна поняла, что и они – все без исключения! – зеркальные отражения, а не настоящие люди.
«А что если вообще ВСЕ люди на Земле – вовсе никакие не люди, а тоже зеркальные отражения?» – пришла Яне в голову (ну а куда же еще?) головокружительная догадка.
Вот с этой головокружительной догадкой мы ее и оставим.
Так что, мои маленькие читатели и читательницы, признавайтесь-ка: может, вы тоже зеркальные отражения?!
Палач Толик
Жил-был один мальчик. Толиком его звали. И вот как-то на уроке русского языка зашел разговор о том, кто кем хочет стать, когда вырастет. Кто-то хотел стать миллионером, кто-то миллиардером, кто-то триллионером… А Толик возьми да и брякни для смеха:
– А я хочу стать палачом!
– Кем?! Кем?! – не поверила своим ушам учительница Эмма Петровна.
– Палачом, – повторил Толик. – Хочу головы с плеч рубить.
Все посмеялись да и забыли.
Прошла неделя. Наступила весна.
За окном солнышко весело светит, птички весело поют. И на душе у Толика тоже весело, потому как впереди – весенние каникулы.
И тут вдруг дверь в класс отворилась и на пороге появился мужчина в черных очках, черных перчатках, черной куртке… Короче, во всем черном.
И говорит зловеще:
– А где тут у вас мальчик, который палачом хочет стать?
Все сразу посмотрели на Толика. А у Толика душа в пятки ушла: сидит ни жив ни мертв. Подошел к нему мужчина в черном и за руку взял.
– Пойдешь со мной, – приказывает, – нам нужен палач.
Вышли они на улицу, сели в черный автомобиль и поехали. Ехали-ехали и приехали к черному дому. Смотрит Толик: около черной двери черная табличка с черной надписью:
ДОБРОВОЛЬНОЕ ОБЩЕСТВО
ПАЛАЧЕЙ
Поднялись они по черной лестнице, вошли в черную квартиру, а там за черным столом сидит мужчина, тоже во всем черном. Выскочил он из-за стола и ну обнимать Толика.
– Здравствуй, здравствуй, Толенька! Очень рад тебя видеть! Я председатель общества палачей, Василь Василич!
Тут и другие люди в черном стали появляться. Выстроились они все в один ряд, Василь Василич командует:
– Рав-няйсь! Смир-р-р-но!.. Вот, Толян, разреши представить тебе членов нашего Общества палачей. Все они как один мастера своего дела! У каждого руки по локоть в крови, а у некоторых даже и по плечо. Мы и тебя решили в наше Общество принять.
Молчит Толик, от страха слово вымолвить не может.
– Ну что молчишь, будто крови в рот набрал? – спрашивает Василь Василич. – Рад, конечно?! Да, малыш, сегодня у тебя большой праздник. Так что проси все, что хочешь. Любое твое желание исполним.
– Да я не знаю, – мнется Толик, думая только о том, как бы ему отсюда смыться.
– Зато я знаю! – уверенно говорит Василь Василич. – Наверное, руки так и чешутся кому-нибудь голову отрубить?
– Ой, нет, – испугался Толик. – Я лучше домой пойду.
Но Василь Василич даже слушать не стал, открыл дверь в соседнюю комнату и провел туда Толика. А там стоит плаха, а рядом с ней лежит связанная по рукам и ногам… Эмма Петровна, учительница русского языка.
– Ну что, юный палач, – торжественно произнес Василь Василич, – принимайся за дело. Как у нас, палачей, говорится: одна голова хорошо, а без головы лучше.
– К-как же… э-это… – лепечет бедный Толик, – з-за ч-что?..
– Он еще спрашивает, – от души рассмеялся Василь Василич. – А кто тебе на прошлой неделе двойку по русскому влепил?.. Забыл что ли?!
– Так ведь я на доске слово «класс» неправильно написал, – пытается защитить учительницу Толик. – Я с одним «с» написал, а оно с двумя пишется.
– Да хоть с тремя! – сурово говорит Василь Василич. – Что ж теперь, за такую ерунду двойку ставить?! Руби, руби, не сомневайся. А то больно грамотные все стали.
Ну что тут будешь делать? Взял Толик топор и подошел к связанной Эмме Петровне.
– Эмма Петровна, – виновато вздыхает, – придется мне вам голову отрубить. Вы же сами учили, что старших надо всегда слушаться.
– А ты мне, Анатолий, понарошку голову отруби, – шепчет в ответ учительница. – А сам скорей беги к моему мужу, следователю Мошкину, и все ему расскажи. Кстати, его дядей Борей зовут.
Это были ее последние слова. Размахнулся Толик топором да и отрубил Эмме Петровне голову. И хоть он понарошку отрубил, голова так в корзину и упала.
Все палачи зааплодировали, а Василь Василич даже прослезился от радости.
– Достойная смена растет, – одобрительно похлопал он Толика по плечу. – Иди, Толянчик, домой. Отдыхай. Как у нас, палачей, говорится: сделал дело – гуляй смело.
Выскочил Толик из черного дома и припустил во весь дух. Прибегает к следователю Мошкину.
– Дядя Боря! Дядя Боря! – кричит с порога. – Я вашей жене, Эмме Петровне, голову отрубил!
– Ух ты! – отвечает следователь Мошкин. – Выходит, я теперь холостой!
– Да не в этом же дело! – продолжает кричать Толик. – В нашем городе полно палачей! А полиция про них ничего не знает!
– Полиция про них все знает, – говорит следователь.
– Тогда почему вы их не арестуете? – поразился Толик.
– А потому, – хитро прищурился Мошкин, – что это для негодяев слишком жирно будет. Не-е-т, я жду, когда их совесть мучить начнет.
Не успел следователь произнести эти слова, как дверь отворилась и на пороге появились… палачи во главе с Василь Василичем. На них жалко было смотреть, все такие несчастные, заплаканные.
– Не могу больше! – рванул на груди черную рубаху Василь Василич. – Что ж вы делаете-то, а?! Почему нас не арестовываете?! Мы же столько злодеяний совершили!
А следователь Мошкин, знай, посмеивается.
– Что, – спрашивает, – совесть замучила?