Ей казалось, что она сейчас стоит на берегу океана, а волны с шумом накатываются, принося с собой обломки кораблекрушения. Но она не узнает в них деталей корабля – лишь куски дерева и мокрые тряпки. Ей нужно увидеть весь корабль.
Кристиан посмотрел на нее с жалостью, как смотрят на несмышленых детей.
– Разные Василины, – сказал он. – Совсем разные.
Анна помотала головой:
– Я не понимаю, малыш. Там – Василина. А у нас… я не знаю, кто у нас…
Кристиан вздохнул и повернулся к компьютеру.
До руки Анны дотронулись. Она обернулась.
Вокруг Лео – Золотого Мальчика, умершего в XV веке от того, что его тело заточили под слоем золотой краски, – носилась в воздухе сверкающая пыль. Он поднес к ее глазам заколку – ту самую заколку, что она взяла – или украла? – у той, живой, Василины. А потом вложил в ее ладонь. И накрыл своей ладонью.
На краткий миг она увидела, как он закрыл глаза – с тем же самым выражением лица – блаженным и отсутствующим, с которым сидел всегда. И провалилась в калейдоскоп образов.
Она видела людей, которые склонялись над ней и немо шлепали губами. Людей, которые сидели с ней за одним столом, вели ее в детский сад, крепко держа за руку. Это были родители, скорее всего родители, да, но не те, которых она видела на восьмом этаже новенького дома в Малой Охте.
Она видела, как двери автобуса закрываются перед этими людьми, и они бегут за ним, беззвучно крича и размахивая руками.
Она видела пустынные дворы и глухие переулки. Черные ночные подворотни и зеленые от плесени и мха опоры мостов.
Она блуждала в этой жуткой громаде города в полном одиночестве. Как странно и страшно выглядит он с высоты роста пятилетней девочки…
Из видений ее вырвал тоненький голосок Кристиана:
– Вот!
На мониторе мерцали результаты выдачи по поиску совпадения лиц.
Фотография существа, что назвалось Василиной, – 98 % совпадения с фото Василины Казаниной, маленькой модели, чьи изображения висели на десятках страниц. Фотография живой Василины – 95 % совпадения с объявлением на сайте поиска пропавших людей: «Помогите найти ребенка!» Мальцева Юля, 5 лет, одна села в автобус и пропала… Объявление висело там уже больше полугода, поиски не останавливались, но были безуспешны. Возможно, тот же поиск по фото в сети кто-то и запускал раз за разом, но – в самом начале, когда новую Василину-Юлю еще не смолотили модельные жернова, и сравнивать было не с чем. А недостающие 5 % совпадения скрадывал ослепляющий макияж. Да и кто будет искать пропавшую девочку из провинциального городка, приехавшую с родителями на недельку глянуть Питер, – среди фотографий ухоженных, пригламуренных моделек?
* * *
Дети сидели кружком, взявшись за руки. Анна впервые видела, чтобы они касались друг друга. Призраки могут задеть своего товарища по несчастью, но они тут же отшатнутся прочь – для них это равносильно прикосновению к мокрому, склизкому, холодному, липкому: как к потному человеку на сквозняке, как к жирной лягушке из болота, как к прокисшему студню – смерть, прикоснувшаяся к смерти, становится смертью вдвойне.
А тут дети сидели кружком и держали друг друга за руки. Они сидели по росту, чуть покачиваясь вперед-назад; и Анне казалось, что по этой живой цепочке пробегает какая-то волна. А еще ей казалось, что их контуры чуть пульсировали.
Одним из звеньев цепочки – строго по росту – была Василина. Она тоже покачивалась – чуть не в такт, но постепенно входя в ритм. И она тоже чуть пульсировала.
Коля Дмитриев повернул голову к Анне. Его глаза были пусты. И в них тоже что-то пульсировало.
Он поднял руку, разорвав цепь, и поманил Анну. Пульсация затихла.
Анна помялась, не зная, стоит ли присоединяться к этой игре.
Коля поманил снова – на этот раз настойчиво и несколько раздраженно.
Анна послушно села на пол и взяла его за руку. С другой стороны за ее пальцы крепко ухватился маленький Кристиан.
Контуры детей вспыхнули, запульсировали с прежней мощью – и она провалилась в водоворот видений. На этот раз со звуком.
Сначала ее оглушили крики. Громкие, резкие, злые:
– Дура! Тварь! Ничего не умеешь! Даже улыбнуться правильно не можешь!
Знакомый голос. Очень знакомый. Тот самый, что недавно умильно ворковал, расхваливая дочь.
– Встань прямо! Где опять платье испачкала? Ты знаешь, сколько оно стоит? Ты сама хоть копейку в дом принесла?
Крики, крики, крики – как удары кувалдой по голове.
– Опять все провалила, мразь! Такой шанс был! Реклама сока! Могла бы быть как та девочка – «налей и отойди», понимаешь? Сначала реклама, а потом кино! «Ералаш» хотя бы! Дура! Неужели не могла три слова запомнить!
Удары словами – и удары руками. По ногам, спине, животу. Только не по лицу. Потому что лицо надо беречь. Лицо – это инструмент.
– Сколько можно жрать? Корова жирная! Тебя только в рекламе свиноферм снимать! Положи конфету обратно, я сказала! Она не для тебя, а для папы!
И тут же – резкая вспышка света в глаза. И щелчок затвора фотокамеры. И еще, и еще, и еще…
И снова – подзатыльник. И крики. Что жирная неудачница. Что столько денег вбухали. Что сколько можно проваливать кастинги. Что один пройденный из трех – это провал, провал, провал, другие дети заберут все плюшки. Что значит «что такое плюшки»? Заткнись, заткнись, заткнись!
А потом – боль. И белая простыня, закапанная кровью. И бормотание отца, что ничего страшного, что надо потерпеть, что будет немного неприятно, а потом жир исчезнет. Мы его высосем через маленькую трубочку с иголочкой. Вот, смотри, Василина: это белесое, желтоватое, с алыми прожилками – твой жир. А вот, если бы ты заработала больше денежек, мы бы сходили к дяде доктору – и ты вообще бы ничего не почувствовала. А так папе с мамой самим приходится твой жир отсасывать…
* * *
Анна словно видела это воочию. Холодный берег – стылый даже в июле, когда город плавится от жары. Мокрый тяжелый песок – который давит на грудь, стискивает все тело, словно камень. Ты не умерла сразу, маленькая Василина, нет. Ты просто потеряла сознание, впала в кому – в долгий сон, так похожий на смерть. Если бы родители вызвали врача, а не полагались на кустарные методы – поднести зеркальце ко рту, чтобы уловить дыхание, приложить ухо к груди, чтобы прослушать сердце, – если бы они только вызвали врача… Достаточно было всего лишь опытного взгляда, чтобы понять – спасти еще можно. Да, не сразу, но ты бы пришла в себя. Ты бы выжила. Но с карьерой модели было бы покончено. А для родителей это все равно что смерть…
В какой момент произошло это роковое изменение в их мыслях? Когда они вместо ребенка – любимого, холимого и лелеемого ребенка – увидели машину для производства денег и славы? Когда какая-то старушка, заглянув в коляску, умильно проворковала: «Какая принцессочка растет»? Когда какой-то прохожий вежливо ляпнул: «Ах, какая красавица, вся в маму», – одновременно и польстив и заронив в душу семена тщеславия, которые дали уродливые ядовитые всходы?