Про папу. Антироман - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Никитин cтр.№ 35

– Па-ра-ра-рам! – кричал папа. – Па-ра-ра-рам!

Это были знаменитые четыре звука из 48-й симфонии Бетховена. Па-ра-ра-рам! Па-ра-ра-рам! В этот момент лицо папы прорезали глубокие морщины, каждая – глубокая, как трещина на коре дерева. Он раскидывал руки-ветви и судорожно двигал ими, словно молния ударяла в ствол. Одна, вторая! Па-ра-ра-рам!

– Твой час настал! Твой смертный час! – выпевал папа. – Ты окружён! Со всех сторон!

Я молча смотрел на папу, за спиной которого подрагивала луна. Так обычно дрожит отражение луны в воде какого-нибудь пруда. Небо было прудом, из которого вылезал папа, оживший обломок давно затонувшего дерева.

– Беги! Я их задержу!

Это сами «силы родной природы» вставали на пути захватчиков. Луна светила им прямо в глаз и слепила. Папа-водяной готовился утопить фашистов в пруду. На небе собирались тучи и начинали сбрасывать воду на головы врагов. Видимо, поэтому ни одного фашиста в пределах видимости никогда не было. Они разбегались. Мы с папой оставались совершенно одни.

В такие моменты папа подходил ко мне, заметно разочарованный. Он, видимо, очень хотел настоящей схватки.

– Па-ра-ра-рам… – неуверенно говорил он, разглядывая меня. – Ты почему не бежал? Я же кричал тебе – беги. Я бы их задержал.

Но я просто не знал, куда бежать. А если бы папа меня потом не нашёл? Что тогда?

И вот сейчас я снова оказался здесь, спустя тридцать два года. Я всегда хотел вернуться назад и прожить свою жизнь ещё раз, но так, чтобы всё помнить и всё исправить.

Я посмотрел на свои ноги и засмеялся – я был одет в то же тряпьё, в котором ходил на работу: джинсы, рубашка, туфли – нет, ничего особенного, но сейчас это казалось смешным. При падении из окна я страшно измазался и выглядел, наверное, дико. В карманах у меня лежали пачка сигарет, мобильник, карточка банка и билет на метро. Интересно, что там сейчас происходит без меня? И происходит ли что-то или эта временная линия просто обрублена и всё, что я помню – как бы никогда и не существовало?

Возможно, там всё осталось по-прежнему – и другой я занял моё место. Другой я придёт домой, тихий, неслышный, незнакомый своим соседям, повернёт ключ в замке – клик-клик – и за дверью будет стоять только ничего не понимающий кот, потому что коты интуитивно чувствуют такие вещи. Но кот постепенно привыкнет, потому что новый я будет заботиться о нём точно так же, как прежний я, и, по сути, отличаться от меня не больше, чем отличается человек наутро от себя вчерашнего.

Мы неформально общались: я курил, а Колян гладил Лизу по щеке. Я старался не смотреть, но глаз всё равно съезжал вбок.

– Как женщину я тебя не люблю, – сообщил Колян как бы нам обоим и понюхал ладонь. – Но сексом бы, наверное, занялся. Любовь – это ерунда. Женщина приходит – женщина уходит. Ты для меня дороже женщины. Ты – моя ученица. Ученики – это моё продолжение. С твоей помощью я себя распространяю.

Ходили слухи, что Колян ни разу не мылся с тех пор, как закончил Литинститут. Зато вроде бы он однажды взял и пожертвовал орган для больной девочки.

– А вот я тебя – люблю, – сказала Лиза.

Колян пожал плечами.

– Колян Эрнестыч! Лизочка! Никитин! – донеслось снизу. – Мы вас ждём! Лизок говорит тост!

Мы вернулись за стол. Лиза не смогла придумать тост, и слово взяла её мама.

– Когда Елизавета была маленькой, она всех любила. Бывало, придёт и говорит: «Я люблю тётю Таню». Или: «Я люблю дядю Васю». Что за тётя Таня, что за дядя Вася? Ума не приложу. Но она их где-то находила и сразу любила. Даже неловко спросить, что за люди. И хотелось бы узнать, и страшно. Но сегодня я сижу здесь и вижу всех вас собственными глазами. Поэтому давайте выпьем.

Выпили.

– Не скажите, – возразил поэт Койфман. – Не любит меня она. Её вниманием обойдён я.

– Почему ты всегда говоришь с инверсиями? – спросила Лиза.

– Хотя бы не с анаколуфом, – заметил Колян.

Снаружи потихоньку наставала осень, но листья не желтели, потому что желтеть было негде: деревья тут почти не росли. Поэт Койфман ожесточённо вгрызался в чесночный сухарик. Мне стало его жаль, и я тоже взял сухарик, из солидарности. Но поэт Койфман решил, что я его пародирую и, посмотрев на меня уничтожающе, пересел на другой конец стола.

– У вас, поэтов, всё слишком экзальтированно, —заявила Маша мрачно. – Это ваше «доброе добро» и «любовная любовь»…

– Какая «любовная любовь», ты о чём?

– Да так. Работала у меня девушка. И была она вся такая лёгкая, воздушная, прям не знаю. Хотела быть всех добрее. Я ей говорю: у тебя то-то и то-то неправильно, нужно сделать так-то и так-то. Очень корректно даю обратную связь.

– А она?

– А она говорит: это у вас просто любви не хватает. И, мол, я недостаточно добра для добра.

– Она писала стихи?

– Да нет.

– А причём здесь тогда поэты?

– Не знаю, – сказала Маша. – Но похоже на поэтов.

– Мы совсем не такие.

– А я думала – такие.

– Это стереотип. На самом деле поэты холодные и прагматичные, как я.

Маша посмотрела на меня и захохотала.

Я не понял, над чём она смеётся. Но вспомнил, как много лет назад Маша пришла в гости на Новый год и плачущим голосом рассказала, как наш знакомый, тоже малоизвестный в узких кругах поэт, по фамилии Копатьев, подвозил её домой.

У Копатьева из носа кокетливыми пучками росли седые волосы, но он об этом не знал. И вот этот Копатьев с волосами в носу подвозит Машу и на прощание как бы целует. Но не совсем скромно. «Он начал всю меня целовать», – сказала Маша. И вот Маша ждала уже неделю продолжения романа с женатым Копатьевым. А он молчал. На этих словах из одного глаза Маши выкатилась слеза, как сейчас помню.

Я ужасно разозлился на Копатьева и наутро ему позвонил. Сдерживая себя, холодно сказал в трубку:

– Петя, помнишь Машу, ты её подвозил?

– Помню-помню, прекрасный человек, очень душевно мы съездили…

– Я так понимаю, между вами что-то происходит.

Ты будь с ней поосторожнее. Не травмируй.

– А что такое, Женя, что ты так переживаешь?

– Ничего, – сказал я. – Просто я её как бы… курирую.

Копатьев неожиданно захохотал.

Иногда я понимаю, над чем они смеялись.

Я стоял посреди винного магазина, уткнувшись в телефон, пока меня кто-то со всей дури не хлопнул по спине.

– Ты чего тут гондонничаешь? – спросили меня.