– Пока нет! – рявкаю я.
Мой гнев заставляет Иэна сделать шаг назад.
– Сейчас такое начнется… Ты даже представить себе не можешь, какие истории созреют в головах всех этих репортеров, которые видели, как ты сюда ворвалась. – Вдруг на его лице появляется мальчишеская улыбка. – Или ты просто поняла, что больше ни секунды не можешь жить без меня?
– Почему ты не сказал мне, что выступаешь свидетелем на стороне Меца? – с трудом сглотнув, спрашиваю я.
Мой голос, не подчиняясь мне, срывается на середине фразы. Иэн сначала вздрагивает, к моему удовлетворению, а потом, к моему удивлению, начинает смеяться.
– Тебе Джоан сказала? – (Я киваю.) – Жаловалась, что я не иду на контакт? – Он тянется ко мне. – Мэрайя, я буду давать показания в твою пользу.
Я утыкаюсь носом в рубашку Иэна и даже сейчас, когда не должна чувствовать ничего, кроме ненависти, улавливаю запах его кожи. Через секунду, взяв себя в руки, я отстраняюсь:
– На случай если ты не заметил, Мальком Мец не мой адвокат.
– Все верно. Я пошел к нему и наобещал воз и маленькую тележку примеров того, как ты плохо справляешься со своими родительскими обязанностями. Но когда придет время выступать в суде, его ждет сюрприз: я скажу совсем не то, чего он ждет.
– Но Джоан…
– Мэрайя, у меня не было выбора. Я могу с глазу на глаз договориться с Мецем, что покажу на суде то-то и то-то, а потом выйти и начать болтать на суахили. Запросто. Я, в конце концов, свидетель Меца: с кем поведешься… Но если я солгу Джоан Стэндиш на официальном допросе, а на судебном заседании дам совершенно другие показания, это будет лжесвидетельство. Сегодня мне пришлось постоянно ссылаться на Пятую поправку, чтобы не навлечь проблем ни на твоего адвоката, ни на себя самого и чтобы Мец ничего не заподозрил.
Боже мой, как я хочу ему верить!
– Ты пойдешь на такое ради меня?
Иэн наклоняет голову:
– Ради тебя я пойду на что угодно.
Он снова обнимает меня, и на этот раз я не сопротивляюсь.
– Почему ты мне раньше обо всем этом не рассказал?
Его рука ласково поглаживает мою спину.
– Чем меньше ты знаешь, тем лучше. Так для тебя безопаснее. – Иэн целует меня в уголок губ, в щеку, в лоб. – Джоан пока не говори. Нельзя. Если она узнает до суда, на нее свалится чертова уйма проблем.
Вместо ответа я поднимаюсь на цыпочки и целую его: сначала робко, потом смелее. Чувствую у него во рту вкус кофе и чего-то сладкого. Если бы он врал, это было бы заметно. Мне бы, конечно, хватило прозорливости его раскусить.
А раньше хватало? Закрыв глаза, я решительно отгоняю от себя мысль о том, как обошелся со мной Колин. Я ощущаю нарастающий жар тела Иэна, его бедра прижимаются к моим.
Глотнув воздуха, он отстраняется:
– Дорогая, там, снаружи, целая толпа ждет, выйдешь ли ты из моего дома на колесах живой или нет. А если мы продолжим в этом духе, то я ничего не обещаю.
Он целомудренно целует меня в лоб и делает подчеркнуто широкий шаг назад. Краешек его рта лукаво приподнимается.
– Что такое?
– По тебе видно, что ты со мной… не совсем воевала.
Покраснев, я приглаживаю волосы и дотрагиваюсь до губ.
– Просто сделай сердитое лицо и иди домой быстрым шагом, – смеется Иэн. – Они подумают, что ты еще в гневе.
Он прикладывает руку к моей щеке, я поворачиваю голову и целую его в ладонь:
– Иэн… спасибо.
– Всегда рад вам услужить, миз Уайт, – бормочет он.
Моя мама и Джоан, все это время топтавшиеся в прихожей, сразу подскакивают ко мне, как два цирковых гимнаста, которые страхуют товарища на трапеции.
– О господи, Мэрайя! – сердится мой адвокат. – И о чем вы думали?!
Мама молчит. Только смотрит, вздернув бровь, на мои раскрасневшиеся от поцелуя губы.
– Я вообще не думала, – отвечаю я, и хотя бы в этом не вру.
– Что вы ему сказали?
– Чтобы впредь был повежливее с моим адвокатом, – лгу я, глядя Джоан прямо в глаза, и добавляю: – Не то ему придется иметь дело со мной.
За несколько минут до назначенного приезда Петры Саганофф со съемочной группой я завожу Веру в нишу возле ванной:
– Ты помнишь, о чем мы договаривались?
Она торжественно кивает:
– Ни словечка о Боге. Совсем. И будет большая камера. Вроде тех, что снаружи.
– Верно.
– И нельзя говорить Петре Саганофф, что она… на букву «с».
– Вера!
– Ну ты же сама ее так называла!
– Это было нехорошо с моей стороны, – вздыхаю я и мысленно обещаю себе, что больше никогда ни на что не буду жаловаться, если переживу этот день.
При посредничестве Джоан я договорилась с Петрой Саганофф о съемке так называемого фонового материала: оператор снимет, как Вера играет и как обе мы просто живем в собственном доме нормальной жизнью. А потом на этот видеоряд будет наложен текст. Джоан заставила Саганофф подписать соглашение о том, что можно снимать, а что нельзя, но я все равно боюсь. Вдруг случится то, от чего Джоан предостерегала меня с тех самых пор, как я впервые заговорила об этих съемках? В последнее время у нас все складывалось не самым предсказуемым образом. Что, если Верины руки опять начнут кровоточить? Что, если она забудется и начнет говорить о Боге? Что, если Петра Саганофф выставит нас на посмешище?
– Мамочка, – Вера дотрагивается до моей руки, – все будет хорошо. Бог об этом позаботится.
– Отлично, – бормочу я. – Мы усадим ее поудобнее.
Раздается дверной звонок. По дороге в прихожую я сталкиваюсь с мамой.
– И все-таки мне это решительно не нравится.
– Мне тоже, – хмуро отвечаю я. – Но если я буду продолжать молчать, люди поверят в худшее. – Я натягиваю на лицо улыбку и открываю дверь. – Миз Саганофф, спасибо, что пришли.
Телезвезда уже в полной боевой готовности. В жизни она еще привлекательнее, чем на экране.
– Спасибо вам за приглашение, – отвечает она и представляет своих спутников: оператора, звукорежиссера и продюсера.
Не глядя на меня, Саганофф ищет взглядом мою дочь.
– Вера дома, – сухо говорю я. – Пожалуйста, следуйте за мной.
Мы договорились о съемках в игровой комнате. Я не знаю лучшего способа продемонстрировать, что маленькая девочка – это просто маленькая девочка, чем показать, как она возится со своими куклами и книжками, собирает пазл. Пока оператор и продюсер решают, где разместить камеру, и ставят свет, проходит почти полчаса. Вера начинает ерзать. Оператор дает ей светофильтр – кусочек цветного пластика, который крепится к осветительному прибору бельевыми прищепками. Она берет эту штучку и смотрит сквозь нее на мир, окрашенный в желтый цвет. Но я понимаю, что терпение моей дочери уже на пределе. Если и дальше так пойдет, то, прежде чем съемка начнется, Вера бросит игрушки и куда-нибудь уйдет.