Жизнь как роман - читать онлайн книгу. Автор: Гийом Мюссо cтр.№ 17

Я шел в школу за сыном, как вдруг получил эсэмэс от Кадижи: «Осторожно, Альмина решила забрать Тео!»

Иногда, раз-два в месяц, Альмине попадала шлея под хвост: вдруг оказывалось, что ей не нужна няня. Она даже говорила Кадиже, чтобы та больше не приходила, потому что теперь она будет заниматься Тео сама. Обычно ее решимости хватало на сутки-двое. В этот раз проигравшей стороной оказался я: встреча с Тео срывалась.

Я в досаде свернул в аптеку, запастись долифраном, сиропом и всевозможными эфирными маслами. Вернувшись домой, я немного похимичил с в очередной раз вылетевшими пробками и поставил кипятиться воду для ингаляции. А потом упал на диван и закрыл глаза, чтобы обдумать услышанное от Джаспера и от психиатра.

Когда я снова открыл глаза, была уже почти полночь. Меня разбудил пробирающий до костей холод. Проклятый радиатор…

Я разжег огонь в камине и потащился в библиотеку, где отыскал старый том «Франкенштейна» Мэри Шелли, памятный мне еще по лицею.

«Зловещей ноябрьской ночью передо мной предстал наконец результат моих долгих трудов. По окну угрюмо барабанил дождь, свеча догорала. Внезапно я увидел в свете колеблющегося пламени, как существо открывает матово-желтые глаза. Оно сделало глубокий вдох, и его конечности сжались в конвульсии».

Очаровательно.

Я сварил целый кофейник арабики, собрал всех оставшихся у меня друзей – долифран, пузырек деринокса, пастилки для горла – и, закутавшись в плед, занял привычное место за письменным столом.

Открыв ноутбук, я создал новый документ и в трансе уставился на курсор. Пора было признать, что прошло вот уже несколько месяцев с тех пор, как я утратил всякий контроль над собственной жизнью. Никто, кроме меня, не мог снова схватиться за рычаги. Но возможно ли это, когда торчишь перед экраном? Я застучал по клавиатуре. Этот звук мне нравился, казался ласковым, вкрадчивым. Так течет вода: никогда не знаешь, куда тебя занесет течение. Недуг и снадобье. Снадобье и недуг.

1.

Южный Уильямсберг, станция «Марси-авеню»

Чувство удушья. Как ни подгибаются у меня ноги, плотная толпа неумолимо несет меня к выходу из метро. Человеческая волна выплескивается на тротуар. Живительный глоток воздуха. И тут же гудки, грозный гул города, от которого я глохну.

Я делаю несколько шагов по тротуару. Так недолго грохнуться в обморок. Раньше мне не доводилось оказываться внутри моей собственной выдумки. Ситуация почти шизофреническая: одна часть меня находится в Париже, за экраном компьютера, а другая пребывает здесь, в Нью-Йорке, в незнакомом квартале, оживающем по мере того, как первое «я» стучит по клавиатуре.

Я разглядываю все вокруг, нюхаю воздух. На первый взгляд и вдох все совершенно незнакомое. Крутит живот, ломит все мышцы. Отрыв от реальности имеет неприятные последствия. Во всем теле ощущение раскалывания на мелкие части, как будто я – нечто чуждое, отторгаемое воображаемым миром. Ничего удивительного: я давно знаю, что художественный мир подчиняется собственным законам, но могущество этих законов я до сих пор недооценивал.

Я поднимаю глаза. Свежий ветер колеблет в металлическом небе листья каштанов. Вокруг меня, на обеих сторонах улицы, разыгрывается странный спектакль, похожий на балет. По тротуарам носятся бородачи в черных сюртуках и шляпах, с витыми прядями на висках, бросая на меня странные взгляды. На их женщинах многослойная одежда, длинные юбки, из-под суровых тюрбанов на голове не выбивается ни волоска. Надписи на иврите и разговоры на идиш подсказывают, куда я попал: это квартал Уильямсберга, где живут евреи-хасиды. Эта часть Бруклина разделена на две вселенные-антиподы: хипстерский север и принадлежащий сатмарской общине юг. Сверху «художники» в татуировках, любители киноа и крафтового пива, снизу поражающая воображение своей консервативностью традиционная община, лишь самую малость затронутая современностью, люди, оторванные от веяний моды и прогресса.

Живот по-прежнему сводит, но я постепенно прихожу в себя и начинаю понимать, почему я здесь. Начав писать «Третье лицо зеркала», я тщательно выбирал район, где будет жить Флора, и остановился на Уильямсберге именно из-за его соседства с этим кварталом ортодоксальных евреев. Причина была в том, что его обитатели, вышедшие прямиком из XIX века, сумели проделать брешь во времени. Не я один пытаюсь сбежать из этой реальности, из этой эпохи. Я прибегаю для этого к силе воображения, у других есть свои способы. Цель у нас общая: выскочить из-под пяты современности. Здесь община взяла на себя все: школьное образование, доступ к услугам, законотворчество, питание. В этом анахроническом измерении не существует медиа, социальных сетей, актуальных современных проблем.

У меня в животе разверзается пустота, к горлу подкатывает ураганная тошнота, как будто голод насверлил во мне дыр. Я толкаю дверь первой попавшейся кошерной бакалеи в доме из желтого кирпича. Пространство магазина поделено напополам бамбуковой занавеской: одна половина мужская, другая женская. Я прошу два главных лакомства заведения: питу с фалафелем и сандвич с омлетом и пастрами. Все это я проглатываю за несколько минут. Утолив голод, я чувствую, что бросил наконец якорь в своем вымышленном мире и привыкаю к здешнему пейзажу.

Подкрепившись, я шагаю в северную часть. Полтора километра проделываю, окруженный яркими красками бабьего лета, между платанами с пылающей листвой и домами «браунстоун» на Бедфорд-авеню.

На пересечении Бэрри-стрит и Бродвея моему взору предстает силуэт «Ланкастера», еще более внушительный, чем в романе. Перед химчисткой скучает дюжина фотографов и журналистов: мелкая сошка, усталая и невеселая, пехота с пальцем на спуске объектива, состоящая на службе у пошлости и непристойности; когда я вхожу в дом, эта публика на мгновение выходит из летаргии.

Холл сияет роскошью и новизной, здесь еще шикарнее, чем я воображал: пол из каррарского мрамора, неяркое освещение, грубые высокие деревянные панели на стенах.

– Чем я могу вам помочь, сэр?

Тревор Фуллер Джонс, царящий в холле, отрывает глаза от экрана. Он в точности такой, каким я его представлял, – затянутый в каштановую ливрею с золотыми галунами. Похоже, он принимает меня за кого-то из писак, донимающих его с начала «дела Конвей». Несколько секунд я стою перед ним с разинутым ртом, размышляя, как мне быть. Наконец я решаюсь: