Прогулки на костях - читать онлайн книгу. Автор: Рэндалл Силвис cтр.№ 3

И затем мужчина сделал престранную, по мнению Демарко, вещь. Вытянув обе короткие тяжелые руки, в одной из которых между большим и указательным пальцами все еще был зажат белый платок, Хойл медленно и с чувством взмахнул руками, словно, несмотря ни на что, сам надеялся взлететь.

Западная Пенсильвания, прошлая зима

Воскресенья Демарко проводил на могиле малыша Райана. Он не пил, не ходил в церковь, не просил прощения своих грехов. Он знал, что Бог допустил то зверство, которое пережил его умерший сын, ту дикость, которую вынесли умерший Томас Хьюстон и его семья, ту чудовищность, которую демонстрировал Карл Инман. И Демарко понимал, что мольбы и о милосердии, и о прощении подобным Богом могут быть лишь жестоко высмеяны. Поэтому Демарко ничего не просил и даже намеренно скрывал, в чем нуждался больше всего, будто надеясь, что его собственное упрямство будет сильнее Божьего.

В это воскресенье в начале декабря он сидел в своей машине – двигатель выключен, дверца распахнута, а ноги мужчины были в снегу. В руках он держал металлический термос с дымящимся кофе. Он слушал, как скрипят от холода голые деревья. Слушал, как сухой ветер скребет по мрамору, металлу и покрытому льдом снегу.

Пока его пальцы не закоченели от холода, Райан достал из заднего кармана круглый серебряный медальон, который всегда носил с собой. Каждую ночь мужчина клал его на прикроватную тумбочку, чтобы он мог легко взять его, если проснется среди ночи. В ту ночь, когда Демарко сообщили о смерти сына, заботливая медсестра вручила ему конверт с прядью тоненьких белых волос ребенка. На следующий день мужчина купил два серебряных медальона и одну серебряную цепочку. Ларейн носила свой медальон на шее. Она не поблагодарила его, когда Райан подарил ей медальон, и с каждой неделей говорила с ним всё меньше и меньше. Однажды, вернувшись домой после работы, он обнаружил, что вся одежда Ларейн и ребенка исчезла. В конце концов он нашел жену в крохотном арендованном домике в Эри. Она не прогнала его и терпеливо выслушивала тихие печальные мольбы, но при этом женщина никак не утешала, не упрекала его, и поэтому все казалось для Демарко обвинением, причем вполне заслуженным.

И вот на кладбище в это воскресенье, каждое воскресенье, он держал в левой руке металлический термос с кофе, а в правой – медальон. Время от времени он поглядывал на ледяное, тусклое, затянутое облаками солнце и следил, как оно опускается за горизонт. Время от времени на шоссе тормозила огромная фура, стуча словно барабан, отчего мужчина стискивал зубы. Иногда пронзительно кричала ворона, а потом то нарастали, то стихали колонки автомобилей. Любой звук заставлял его морщиться и напрягаться. А когда посторонних звуков не было, то всегда возвращался слабый рокот, который, казалось, доносился со всех сторон одновременно.

Демарко хотел лишь тишины – внутри и снаружи. Абсолютной, вечной тишины.

Он сидел так подолгу – термос уже пуст, ноги онемели, а руки покраснели и горели. Теплым оставался лишь медальон, зажатый в его правой руке.

Только после того, как он весь продрог и выплакал все глаза, вспомнил, обдумал и проклял все свои губительные поступки, только тогда он признавал, что новая боль не может заглушить старую, никогда не поможет забыться или изменить прошлое. Боль – это не огонь и не магия, это лишь человеческое страдание. И она останется с ним на всю жизнь.

После смерти Хьюстона и Инмана, и Бонни, и всей семьи Хьюстон Демарко согласился посещать психолога. Его босс и несколько сослуживцев начали с опаской на него поглядывать, будто он был блоком С-4 или любой другой взрывчаткой, и такое поведение, сказал себе Райан, действительно может заставить взорваться. Он хотел, чтобы все было так, как несколько месяцев назад. Нет, несколько лет. Тринадцать с половиной лет назад, если быть точным. Чтобы его сын, его тезка, снова был в его жизни… Это бы все изменило.

Во время первого сеанса психолог поинтересовался, как Демарко относится к смерти Хьюстона. И что насчет убийства Бонни, ее глотку перерезали прямо рядом с тем местом, где он спал? Винил ли он себя в этих трагедиях?

Демарко чувствовал себя, как будто он смотрел серию «Клан Сопрано» после трех двойных порций виски. Он не смеялся и не злился, а лишь отрешенно наблюдал, как одна сцена сменяет другую.

Мозгоправ: Вам не нравится, что приходится со мной разговаривать?

Демарко: Вам за это платят.

Мозгоправ: Но вам кажется, что это не нужно. Будто я вторгаюсь.

Демарко: Я не экстраверт.

Мозгоправ: Простите?

Демарко: Психологи заставляют экстравертов видеть себя.

Мозгоправ: Под «видеть» вы подразумеваете изучать? Критиковать? Вам это не нужно?

Демарко: Все, что я вижу, – это зеркало. Вы со стеной выглядите одинаково в моих глазах.

На втором и последнем сеансе психолог попробовал что-то новое, попытался выудить нечто большее, чем передергивание плечами и короткие фразы. Мозгоправ был неплохим парнем, без сомнения, он хотел как лучше, но Демарко не испытывал к нему ни враждебности, ни сочувствия, ни интереса, ни презрения.

Мозгоправ: Давайте поговорим о Карле Инмане. О единственном человеке, которого вы застрелили. Вы сожалеете об этом?

Демарко: У меня не было выбора.

Мозгоправ: Выбор есть всегда.

Демарко: Убей или будь убитым. Это вы называете выбором?

Мозгоправ: Далеко не лучший, но всё же выбор – забрать жизнь или пожертвовать своей.

Демарко: Я не пожертвовал бы и жизнью червяка для такого, как Инман.

Мозгоправ: Жизнь червяка для вас ценнее человеческой?

Демарко (после паузы): Вам когда-нибудь угрожали?

Мозгоправ: Давайте сосредоточимся на вас.

Демарко: Будем считать, что это «нет». В таком случае у вас нет никакого представления о подобной ситуации.

Мозгоправ: Я читал ваш рапорт. Читал ваши документы. Думаю, я вполне представляю, что вы пережили.

Демарко: Это лишь история. История и теория. Слова, написанные другими людьми. Некоторые из которых, как и вы, никогда не знали, каково это, когда их жизни угрожают.

Мозгоправ: Почему бы вам не рассказать, каково это?

Демарко: Как вы поймете, если никогда такого не испытывали?

Мозгоправ: Ну, мы же здесь не обо мне говорим, правда?

Демарко: Вы уверены?