— Одного не могу понять, — подал голос Брандт, — почему это ничтожество осталось безнаказанным. Штрански! Ну кто бы мог подумать!
Покачав головой, он вернулся к столу и тяжело опустился на стул. Кизель остался стоять у окна. Взгляд его проницательных глаз был прикован к полковнику.
— Почему вы это сказали? — мягко спросил он.
— Почему? — невесело рассмеялся Брандт. — Вы же лучше моего знаете, что ждет нас впереди. Сотни раз нам удавалось уйти от смерти. Сотни раз мы оказывались в ловушке и всякий раз каким-то чудом умудрялись из нее вырваться. Но на этот раз… — Брандт закусил губу. — На этот раз выхода у нас нет, — мрачно подвел он итог.
И хотя Кизель знал, что полковник прав, он тем не менее попытался сказать что-то ободряющее:
— Ну неужели все так плохо? Вдруг все обернется в нашу пользу?
— Не пытайтесь себя обмануть, — нахмурившись, перебил его Брандт. — Когда нас сделали последней дивизией, которая должна эвакуироваться в Крым, это означает одно — будет второй Сталинград. Даже сумей мы добраться до Севастополя, там не найдется даже утлой лодчонки, чтобы доставить нас домой. Нет, Кизель, на сей раз удача изменила нам, может, оно и к лучшему. По крайней мере, мне так кажется.
От этих слов Кизелю стало не по себе. Он выглянул в окно, на убогие развалюхи, из которых состояла деревня, и стиснул зубы. Нет, слова полковника — это не продукт гипертрофированного пессимизма. Скорее, они логическое завершение того, что сказал Морлок. Русские уже заняли позиции к западу от Мелитополя и при поддержке танковых соединений неуклонно продвигались к Перекопу. Если же план Верховного командования состоял в том, чтобы эвакуироваться из Крыма морем, — а так оно и получалось из слов Морлока, — то было ясно как божий день, что имеющихся судов хватит разве что на малую часть размещенных в Крыму войск. И рано или поздно их постигнет та же судьба, что и 6-ю армию под Сталинградом.
На протяжении последних нескольких лет Кизель не раз думал о том, где их дивизия попадет в свою последнюю западню. Он прокрутил в голове самые разные варианты. Но чтобы это произошло в Крыму — такое он просто не мог себе представить. Он стоял, глядя на отвесные стены ущелья, и взгляд его скользил вверх, туда, где над голыми камнями перевернутой в вечности чашей голубело небо. Глаза его слегка затуманились, а в груди заныло. Стиснув зубы, чтобы не расплакаться, он вздохнул, издав нечто вроде шипения.
— В чем дело? — спросил Брандт. Когда же Кизель не ответил, губы полковника скривились в усталой улыбке: — Только не переживайте особенно по этому поводу, — негромко произнес он. — Ведь что еще мы могли ожидать. Главное, что мы выполнили свой долг. И вы, и я, и все мы. Другое дело, что мы слишком много на себя взяли, и в этом наше несчастье. — Брандт закурил, а потом будто невзначай добавил: — Кстати, что бы ни случилось там, в Крыму, это не должно вас слишком заботить. Потому что на вас это никак не отразится.
— Что вы хотите этим сказать?
И вновь по суровому лицу полковника промелькнула усталая улыбка.
— То, что прежде, чем настанет конец, я отправлю вас в отпуск.
На какой-то миг Кизель подумал, что он ослышался. Он стоял, заложив руки за спину, и пальцы его машинально ковыряли оконную раму. Ни за что, решил он про себя, а вслух произнес:
— Надеюсь, вы это не серьезно?
— Не серьезно? — переспросил Брандт с непривычными отеческими нотками в голосе. — Я всегда гораздо более серьезен, нежели вы привыкли думать, Кизель. И я отправлю вас в отпуск до того, как на нашем горле затянется эта удавка, и я не вижу, каким образом вы помешаете мне это сделать…
— Вы так считаете? — прошептал Кизель.
Полковник кивнул:
— Ваши шансы воспротивиться отпуску равны нулю. Если же вам вдруг взбредет в голову продемонстрировать мне чудеса героизма, то, боюсь, вас ждет разочарование, — с этими словами Брандт улыбнулся и подался вперед: — Видите ли, Кизель, — заговорил он безмятежным тоном, — в прошлом вы так часто неправильно понимали меня, что еще одно такое непонимание мало что значит. Но поскольку я все-таки намерен с вами расстаться, то я хочу, чтобы вы знали, почему. Надеюсь, вы знаете историю Ноя? — улыбка полковника сделалась шире. — Ной построил ковчег и спас себя и семью во время потопа. Он стал своего рода мостиком между старым и новым человечеством, в новый мир он привнес элементы и добра, и зла. Вот и я пытаюсь сделать то же самое. В случае со Штрански я подарил злу его шанс. Но я также должен дать шанс и добру, и никакие силы в этом мире не помешают мне это сделать.
Кизель застыл на месте, боясь сделать лишний вздох.
— Вы не учли одну вещь, — произнес он после долгой паузы.
— Это какую же?
— Ной сам спасся в ковчеге.
— Ной не командовал полком, — возразил Брандт. — У вас еще будут ко мне вопросы?
Кизель молча покачал головой.
— В таком случае можно вернуться к работе. Прежде чем настанет потоп, нас ждет еще уйма дел. Давайте-ка посмотрим. Итак, батальон Кернера…
— И еще кое-что, если позволите, — перебил его Кизель.
Брандт удивленно поднял глаза.
— Интересно, и что же это такое? — спросил он отрывисто.
— Вы забыли Штайнера.
— Я о нем не забыл. Штайнер — это особый случай. Кстати, который час?
Кизель посмотрел на часы и ахнул.
— Без пяти десять, — произнес он. — Командиры батальонов будут здесь с минуты на минуту.
— Скажите часовому, чтобы он показал им, куда идти, — распорядился Брандт. — Пусть они подождут в другой комнате, пока я их не позову. И еще одна вещь: позвоните Килиусу и узнайте, вернулся ли Штайнер в роту. Поторопитесь.
И он вновь склонился над картами. Вскоре в комнату вернулся Кизель. Было в выражении его лица нечто такое, что насторожило полковника.
— В чем дело? — спросил Брандт.
Кизель остался стоять в дверях, а когда заговорил, голос его звучал глухо:
— Гауптман Кернер уже прибыл.
— И?
Кизель собрал остатки мужества и произнес:
— Гауптман Килиус только что сообщил мне, что штабс-ефрейтор Штайнер десять минут назад был ранен осколком русского снаряда. Его уже переправили на сборный пункт.
— Понятно, — произнес Брандт и, не отрывая глаз от расстеленной на столе карты, продолжал: — Итак, как я уже сказал, Штайнер это особый случай. Я рад, что мне не пришлось превышать моих полномочий. Составьте на пару минут компанию гауптману Кернеру. Когда же прибудут остальные командиры, дайте мне знать. Хочу закончить дела в тишине. Ступайте.
Он подождал, пока Кизель выйдет из комнаты, после чего подошел к окну. Сложив за спиной руки, он встал, подставив лицо солнечным лучам, что проникали сюда, в ущелье. Звезда и цветок, подумал он. Было десять часов утра, и холм напротив был гол, как доска. Эти два слова крутились в его мозгу бесконечно чередой: звезда и цветок, звезда и цветок. В лице его не было ни кровинки.