– У вас есть фотография дочери, я имею в виду, когда она уже была взрослой?
– Есть. Два года назад мне карточки присылала.
Женщина с трудом поднялась, подошла к комоду и из верхнего ящика достала несколько фотографий. На одной Виола была еще брюнеткой, и я вновь поразилась нашему сходству. Достала мобильный и сделала снимок.
– Спасибо вам, – произнесла нерешительно, обращаясь к женщине.
– Не за что… не приведи вам, господи, в старости одним остаться. Поневоле меня вспомните: не захочешь, а запьешь.
Я поспешила покинуть квартиру, Алекс, не произнеся ни слова, шел рядом.
– Грустное зрелище, – сказал он уже в машине, взглянув на меня с сомнением.
– Да, – кивнула я.
– Куда теперь?
– Домой. Я хотела сказать, в Лебяжий… – «Странная манера называть домом временное пристанище», – подумала я, отворачиваясь к окну.
Рассказ женщины в целом совпадал с тем, что я услышала от Алекса, но главного я так и не узнала: имеет мой отец отношение к появлению на свет Виолы? И все это время в голове вертелась другая мысль, причинявшая боль: имеют ли отношение мои родители к моему появлению на свет? Бредовая мысль, которая теперь вовсе не казалась бредовой.
– Хочешь совет? – вдруг спросил Алекс.
– Не хочу.
– Понятно. Но я все равно попытаюсь. Перестань копаться в этом деле, хотя бы ради своих родителей. Они ведь у тебя есть?
Я резко повернулась к нему.
– Ты считаешь… – начала, с трудом сдерживаясь, но Алекс перебил:
– Ваше сходство случайно – вот что я считаю.
– Так же как дата рождения?
– Тебе приятней думать, что твои родители решили: одного ребенка им более чем достаточно?
– Спятил? – растерялась я.
– Тогда младенцев на ступеньках должно быть двое. Разве не так?
Этот простой вопрос вывел меня из ступора, в котором я пребывала после разговора с Лидией Васильевной. Он прав. Если мы… если наше сходство с Виолой не случайно, подкинуть должны были обеих. Но Крымова говорит, ребенок был один. Какой смысл разделять детей? О том, что мои родители способны отказаться от ребенка, оставив лишь одну девочку, не могло быть и речи. Да и как такое возможно? Не дома же меня мама рожала? Папа под покровом ночи едет в районный городок, звонит в дверь и оставляет ребенка на ступеньках… Это даже не бред, а идиотские фантазии. Но дата рождения, а главное, наше пугающее сходство… Я была согласна в ту минуту с Алексом, копаться в этой истории не стоит, но со всей очевидностью понимала: остановиться не могу. Иначе полугодовой кошмар растянется на всю жизнь.
Мы подъехали к дому Алекса; выходя из машины, он сказал:
– Зайдем ко мне. Выпьем кофе, и если захочешь, все обсудим. Если не захочешь, просто помолчим.
– Спасибо, – ответила я, направляясь к своему «Рено». – Сейчас как раз тот случай, когда хочется побыть одной.
Он не стал возражать, но по его лицу было заметно: мое решение ему не очень понравилось. Может, он исключительно человеколюбив и хочет поддержать меня в непростой ситуации? Хороший парень, которого я упорно подозреваю бог знает в чем. Он поехал со мной, потому что хотел убедиться: мать Виолы не расскажет ничего лишнего? А если Виола не была ему безразлична, хоть он и пытался убедить меня в обратном? Мы союзники или враги? Черт его знает. Вопрос следовало бы поставить иначе: чего я хочу? Видеть в нем врага или друга? Я боюсь ему доверять. Он мужчина, который вызывает непрошеное волнение, а я не верю, что это может быть взаимным, то есть попросту к нему придираюсь? Закомплексованная девица. Я скорее возненавижу, чем решусь полюбить. Чушь. Ничего я не боюсь. Нет у меня никаких комплексов. Дело в другом… дело в нем, в том чувстве тревоги, которое он вызывает. Даже когда молчит или улыбается вполне по-человечески. В нем есть что-то скрытое, суровое, недоброе… Тоже мне психолог.
Я притормозила возле ворот арендованного дома, собралась выйти из машины, чтобы их открыть, но вдруг надавила педаль газа. Я думала об Алексе, но подспудно все это время решала: что делать дальше. И теперь решение пришло само собой.
Вскоре я была уже в городе. Заехала к себе, включила компьютер и, распечатав фотографию Виолы, долго вертела ее в руках. Девушка за столиком в кафе, платье на бретельках, рядом лежит шляпа. Я бы запросто могла решить, будто это моя фотография. Положила фотографию в сумку, перевела взгляд на телефон, но позвонить так и не решилась. А потом поехала к отцу, понятия не имея, как задать волнующий меня вопрос. Я не была уверена, что вообще смогу заговорить, боясь своей и его боли.
Папа был дома, мне, конечно, обрадовался. Мы выпили чаю, и, сидя рядом с ним, я почувствовала себя куда спокойнее. И вместе с тем появилось чувство… его трудно выразить словами… сомнение? Я вдруг вспомнила рассказ матери Виолы и отчетливо поняла: если промолчу сейчас, потом станет еще труднее. Я не прекращу думать об этом, и сомнения никуда не исчезнут, а самые простые слова будут даваться с трудом, и останется одно: молчать, молчать… и близкие люди вдруг станут чужими. Нет. Я люблю своего отца, и он любит меня, значит, никаких тайн. Те, кого я люблю, имеют право на мою откровенность.
Я все решила, но «заговорить» было почти невозможно. Мы сидели за столом, болтали о моем отпуске, и я опять испугалась: если задам вопрос, через минуту ничего от моей жизни не останется. Запутавшись в своих мыслях и чувствах окончательно, я на какое-то мгновение отключилась от происходящего и не сразу расслышала вопрос отца.
– Яна, у тебя проблемы?
– Что?
– Мне показалось, ты чем-то расстроена.
Я поднялась из-за стола, сходила в прихожую, где лежала моя сумка, и вернулась с фотографией. Молча положила ее на стол и села рядом с папой.
– Отличная фотография, – улыбнулся он, взяв ее в руки. – Подаришь мне?
– Это не моя фотография, папа, – сказала я.
Он удивленно вскинул голову.
– В каком смысле не твоя?
– Девушку зовут Виола. Мы родились с ней в один день. – Отец отодвинул фотографию и задумался, глядя прямо перед собой. – Сегодня я встречалась с ее матерью… приемной матерью. Она взяла девочку из дома малютки. Ребенка оставили ночью на ступеньках…
– Господи, – пробормотал отец, закрывая ладонью лицо.
– Папа, прости, пожалуйста, – прошептала я, сжав его ладонь. – Но… мне важно знать…
– Да, конечно, – кивнул он, откидываясь на спинку стула, и посмотрел на меня. – Наверное, мы должны были рассказать тебе… но мама всегда была против. Она ничего не желала слышать об этом… После ее смерти я решил – если ты до сих пор ничего не знала… Прости нас…
– Что ты, папа. – Я прижалась к его плечу. Он меня обнял, и мы некоторое время сидели молча.
– Твоя мама не могла иметь детей, – заговорил он очень медленно, подбирая слова. – Какое-то время мы надеялись, но потом… потом надежды не осталось. Я довольно быстро смирился с этим. Я, но твоя мама… Выход был один: взять ребенка из детдома. Меня немного смущало… Видишь ли, я боялся, что появление ребенка совершенно изменит нашу жизнь… чужого ребенка, я имею в виду. На самом деле я боялся, что не смогу полюбить его по-настоящему. Но ради твоей матери я был готов на все и согласился. А потом благодарил за это судьбу – столько счастья ты дала нам, и сейчас…