Я понял, что надо делать, понял сразу. Испугался я ужасно,
но рассудок до конца не потерял. Китти висела на высоте шестидесяти футов от
пола, бешено работая в пустом воздухе ногами в голубых джинсах, а где-то еще
выше ворковали ласточки. Конечно, я испугался. До сих пор не могу смотреть на
цирковых воздушных гимнастов, даже по телевизору, потому что при этом у меня
внутри все сжимается. Но я знал, что надо делать.
– Китти! – крикнул я. -Держись! Не дергайся!
Она послушалась мгновенно. Ее ноги перестали дергаться, и
она повисла, держась своими маленькими руками за последнюю перекладину на
обломившемся конце лестницы, словно акробат, замерший на трапеции.
Я кинулся к сеновалу, схватил обеими руками огромную охапку
сена, вернулся, бросил. Побежал обратно. И еще раз. И еще.
Дальнейшее осталось в памяти смутно. Помню лишь, что мне в
нос попало сено и я начал чихать и никак не мог остановиться. Я метался
туда-обратно, скидывая сено в кучу там, где раньше было основание лестницы.
Куча росла очень медленно. При взгляде на нее, а потом на Китти, висящую так
высоко вверху, на память вполне могла прийти карикатура, на которой кто-нибудь
прыгает с трехсотфутовой вышки в стакан с водой. Туда-обратно, туда-обратно…
– Ларри, я не могу больше держаться! – В голосе ее звучало
отчаяние.
– Китти, ты должна! Продержись еще!
Туда-обратно. Сено набилось в рубашку. Туда обратно. Куча
выросла уже до подбородка, но на сеновале, куда мы прыгали, стог был высотой
футов в двадцать пять, и я подумал: если Китти только сломает ноги, можно будет
считать, что ей повезло. И еще знал, что упав мимо кучи, она убьется наверняка.
Туда-обратно…
– Ларри! Перекладина!.. Она отрывается! Я услышал ровный
скрипящий крик выдирающихся под ее тяжестью гвоздей в перекладине. В панике
Китти снова задергала ногами. Если она не остановится, то может не попасть в
стог.
– Нет! – закричал я. – Нет! Прекрати! Отпускай руки! Падай,
Китти!
Бежать еще раз за сеном было поздно. Времени не осталось ни
на что, кроме слепой надежды.
Как только я закричал, Китти отпустила перекладину и упала
вниз, словно нож, хотя мне показалось, что падала она целую вечность. С
торчащими вверх косичками, с закрытыми глазами и бледным, как фарфор, лицом она
молча падала, сложив ладошки перед губами, как будто молилась.
Она ударила в самый центр стога и исчезла из вида. Сено
взметнулось, словно в стог попал снаряд, и я услышал удар о доски пола. От
этого звука, громкого глухого удара, я похолодел. Слишком громко, слишком… Но
мне нужно было увидеть.
Чуть не плача, я кинулся разгребать сено, огромными охапками
бросая его за спину. Откопал ногу в голубых джинсах, затем клетчатую рубашку и,
наконец, лицо Китти, смертельно-бледное с зажмуренными глазами, Глядя на нее, я
решил, что она мертва. Весь мир тут же стал серым, по-ноябрьски серым, и только
золотые, ее косички сохраняли свою яркость.
Потом она подняла веки, и в бесцветном сером мире возникли
два темно-синих глаза.
– Китти? – еще не веря, хрипло позвал я, давясь пылью от
сена. – Китти?
– Ларри? – удивленно спросила она. – Я жива?
Я вытащил ее из сена и крепко обнял, а она обхватила меня за
шею и крепко сжала в ответ.
– Жива, – ответил я. – Жива, жива!
Она отделалась переломом левой лодыжки. Доктор Педерсен,
врач из Коламбиа-Сити, когда пришел вместе со мной и отцом в амбар, долго
вглядывался в тени под крышей. Там на одном гвозде еще висела наискось
последняя лестничная перекладина.
Он долго смотрел, затем сказал, обращаясь к отцу:
– Чудо.
Потом презрительно пнул ногой натасканную мной кучу сена,
сел в свой запыленный «де сото» и уехал.
Рука отца легла на мое плечо.
– Сейчас мы пойдем в дровяной сарай, Ларри, – сказал он
очень спокойным голосом. – Я полагаю, ты знаешь, что там произойдет.
– Да, сэр. – прошептал я.
– И при каждом ударе ты будешь благодарить Бога за то, что
твоя сестра осталась жива.
– Да, сэр.
И мы пошли. Он здорово меня отделал, так здорово, что я ел
стоя целую неделю и еще две после этого подкладывал на стул подушечку. И каждый
раз, когда он шлепал меня своей большой красной мозолистой рукой, я благодарил
Бога.
Громко, очень громко. Когда наказание заканчивалось, я был
уверен, что он меня услышал.
К Китти меня пустили перед тем, как ложиться спать. Я
почему-то помню, что за окном у нее на подоконнике сидел дрозд. Сломанную ногу
ей забинтовали и притянули к дощечке.
Китти смотрела на меня так долго и с такой любовью, что мне
стало неловко. Потом она сказала:
– Сено. Ты подложил сено.
– Конечно, – буркнул я. – А что еще мне оставалось делать?
Когда лестница, сломалась, я уже не мог забраться наверх.
– Я не знала, что ты делаешь. – сказала она.
– Да ты что? Я же был прямо под тобой!
– Я боялась смотреть вниз. Все это время я висела с
закрытыми глазами.
Меня словно громом ударило.
– Ты не знала? Ты не знала, что я там делал? Она кивнула:
– Китти, да как же ты?..
Она посмотрела на меня своими глубокими синими глазами и
сказала:
– Я знала, что ты сделаешь что-нибудь, чтобы помочь мне. Ты
же мой старший брат. Я знала, что ты меня спасешь.
– Китти, ты даже не представляешь, как, все было.., на
волоске…
Я закрыл лицо руками, но она приподнялась с постели, отняла
мои руки и поцеловала меня в щеку.
– Нет, Ларри. Я же знала, что ты там внизу… Ой, я уже хочу
спать. Поговорим завтра. Доктор Педерсен сказал, что мне наложат гипс.
Гипсовую повязку она носила меньше месяца, и все ее
одноклассники на ней расписались. Она даже меня уговорила расписаться. Потом ее
сняли, и на этом все закончилось. Отец поставил новую крепкую лестницу на
третий ярус, но я никогда больше не забирался наверх и не прыгал в сено.
Насколько я знаю, Китти тоже.
Впрочем, я не могу сказать, что дело этим закончилось. На
самом деле все закончилось девять дней назад, когда Китти бросилась вниз с
последнего этажа здания страховой компании в Лос-Анджелесе. В бумажнике я держу
вырезку из «Лос-Анджелес тайме» и, наверное, всегда буду носить ее с собой, но
совсем не так, как люди хранят, например, фотографии тех, кого хотели бы
помнить, или театральные билеты на действительно хорошее представление, или
вырезку из программы чемпионата мира. Я ношу с собой эту вырезку, как человек
носит тяжелый груз, потому что носить тяжести – это его работа. Заметка
называется: