Хамболд, пошатываясь, попятился, все еще держась за
располосованную щеку. Его ноги под коленями ударились о край стула, и он тяжело
опустился на него. «Он выглядит, как человек, которому только что сказали, что
у него рак», – подумал я. Он начал поворачиваться к Диане и ко мне.
Ошеломленные глаза были широко раскрыты. Я еще успел увидеть, что из них
катятся слезы, когда метрдот стиснул рукоятку ножа обеими руками и погрузил его
в макушку Хамболда. Звук был такой, словно кто-то ударил палкой по кипе
полотенец.
– Жук! – вскрикнул Хамболд. Я абсолютно уверен, что его
последним словом на планете Земля было… «жук»!
Затем его плачущие глаза закатились под лоб, и он рухнул
лицом в тарелку, сбросив на пол бокалы и рюмки выброшенной вперед рукой. В этот
момент метрдот – теперь все его волосы на затылке, а не часть их торчали
вихрами – высвободил нож из рассеченного черепа. Из раны, будто вертикальный
занавес, взметнулась волна крови и обрызгала платье Дианы на груди и животе.
Она опять вскинула руки к плечам, выставив ладони вперед, но на этот раз от
ужаса, а не от раздражения. Она вскрикнула и прижала окровавленные ладони к
глазам. Метрдот даже не посмотрел на нее, а повернулся ко мне.
***
– Эта твоя собака, – сказал он, словно начиная разговор и не
обращая ни малейшего внимания на вопящих, обезумевших людей, которые у него за
спиной лавиной устремлялись к двери. Глаза у него были очень большие, очень
темные. Они снова показались мне карими, но только радужки были словно обведены
черными кругами. – Эта твоя собака такая завывала. Все радио на Кони-Айленде не
потянут против этой собаки, мать твою.
В руке у меня был зонтик, и только одного я вспомнить не
могу, как ни стараюсь, – когда, собственно, я его схватил. Наверное, в тот
момент, когда Хамболд застыл, парализованный сознанием, что его рот удлинили
дюймов на восемь, но вспомнить точно не могу. Я помню, как похожий на
кинозвезду красавец ринулся к двери, и знаю, что его имя – Трои, потому что это
имя выкрикивала ему вслед дама, но я не помню, как поднял зонтик, который купил
в галантерейном магазине. Тем не менее он был зажат у меня в руке, и ярлычок с
ценой торчал из моего кулака, и когда метрдот согнулся, точно в поклоне, и
рассек ножом воздух, намереваясь, мне кажется, вогнать нож в мое горло, я
взмахнул зонтиком и ударил его по запястью, как в былые времена учитель хлопал
непослушного ученика линейкой.
– Ук! – крякнул метрдот. Его рука резко опустилась, и
лезвие, предназначавшееся для моего горла, пропороло намокшую розоватую
скатерть. Однако он ножа не выронил и снова вскинул. Попытайся я опять ударить
его по руке, не сомневаюсь, я промахнулся бы, но вместо этого я нацелился на
его лицо и нанес прекрасный удар – настолько прекрасный, насколько в
возможностях зонтика – ему по виску, и в этот момент зонтик раскрылся – точно
визуальное воплощение ударной концовки анекдота.
Но мне это смешным не показалось. Цветок зонтика полностью
заслонил метрдота от меня, когда он отшатнулся, и его свободная рука
взметнулась к месту ушиба, и мне не понравилось, что я его не вижу. Не
понравилось? Сковало ужасом – впрочем, я уже был скован ужасом.
Я ухватил Диану за кисть и рывком поднял на ноги. Она
подчинилась молча, шагнула ко мне, споткнулась на высоких каблуках и неуклюже
упала мне в объятия. Я ощутил ее прижатые ко мне груди и влажную теплую
липкость поверх них.
– Ииич! Мудрак ты! – завизжал метрдот, а может быть, он
обозвал меня «мудаком». Значения это, вероятно, не имеет, я понимаю. И
все-таки, мне кажется, что имеет. Глубокой ночью мелкие вопросы свербят меня не
меньше, чем самые важные. – Сукин мудрилло! Все эти радио! Баюшки-баю! Клал я
на друзей-приятелей! Клал я НА ТЕБЯ!
Он двинулся к нам вокруг столика (зал у него за спиной
совсем опустел и напоминал салун в вестерне после драки). Мой зонтик все еще
лежал ручкой поперек столика, растопырившись за его краем, и метрдот задел его
бедром. Зонтик свалился перед ним, и пока он отшвыривал его ногой, я поставил
Диану на ноги и потащил в глубину зала. К выходу бежать смысла не имело. В
любом случае до него было слишком далеко, но даже если бы мы и добрались туда,
дверь все еще заклинивали перепуганные визжащие люди. Если он наметил меня –
или нас обоих, то без всякого труда нагнал бы нас и распотрошил, как пару
индюшек.
– Вши! Вши вы!.. Иииии!.. Вот так с твоей собакой, а? Вот
так с твоей лающей собакой!
– Останови его! – взвизгнула Диана. – Господи, он убьет нас
обоих! Останови его!
– Вы у меня сгниете, твари! – Все ближе. Зонтик явно не
очень его задержал. – Все сгниете!
Я увидел три двери. Две напротив друг друга в маленьком
алькове, где, кроме того, помещался платный телефон. Мужской и женский туалеты.
Нет! Даже если они на одного и дверь запирается изнутри – нет! Такой псих без
труда сорвет задвижку, и нам некуда будет бежать.
Я поволок ее к третьей двери и втащил сквозь нее в мир
чистой зеленой плитки, ярких флюоресцентных плафонов, сверкающего хрома и
ароматов горячей еды. Над всем господствовал запах лососины. Хамболду так и не
удалось сделать заказ, но я знал, что в любом случае лососину он заказал бы.
Там, балансируя нагруженным подносом на ладони, стоял
официант. Рот у него был разинут, глаза выпучены. Вылитый Дурак Гимпель из
рассказа Исаака Зингера.
– Что… – сказал он, и тут я его оттолкнул. Поднос взмыл в
воздух, тарелки и бокалы разбились о стену.
– Эй! – завопил кто-то. Могучий мужчина в белом халате и
белом поварском колпаке, точно облачко на голове, его шею обвязывал красный
платок, и в одной руке он держал ложку, с которой стекал какой-то коричневый
соус. – Эй! Сюда нельзя так ходить!
– Нам надо выбраться, – сказал я. – Он спятил. Он…
Тут меня осенило, как объяснить без объяснений, и я на
мгновение прижал ладонь к левой груди Дианы – к намокшей материи ее платья. В
последний раз я прикоснулся к ее груди и не знаю, было ли это приятно или ни то
ни се. Я протянул руку к шеф-повару, показывая ему ладонь в пятнах крови
Хамболда.
– Господи Боже ты мой! – сказал он. – Сюда. В заднюю дверь.
В этот же миг дверь, через которую вошли мы, снова
распахнулась, и внутрь ворвался метрдот – безумные глаза, вихры торчат во все
стороны, будто колючки свернувшегося в шар ежа. Он огляделся, увидел официанта,
отмел его, увидел меня и бросился ко мне Я опять рванулся в сторону, таща
Диану, и слепо наткнулся на мягкое брюхо шеф-повара. Мы проскочили мимо. Платье
Дианы оставило кровавый мазок на груди его халата. Я заметил, что он не побежал
с нами, что он поворачивается к метрдоту и хочет предостеречь его, предупредить,
что ничего не получится, что это худшее намерение в мире и, вероятно, самое
последнее в его жизни, но не было времени.