Элегантная наука о ядах от средневековья до наших дней. Как лекарственные препараты, косметика и еда служили методом изощренной расправы | Элеанор Херман | страница 53 | LoveRead.ec

Также в красках активно использовали мышьяк и ртуть. Красную делали из реальгара (красного моносульфида мышьяка) или из киновари (дисульфида). Вполне возможно, что темпераментный Микеланджело, умерший в 1564 году, страдал от хронического отравления собственными красками (хотя и не такого сильного, чтобы существенно сократить его жизнь – все же художник дожил почти до девяноста лет). Таким же образом, впитывая яд через кожу, мог отравиться и Франсиско Гойя, рисовавший непосредственно пальцами и скончавшийся в 1828 году. К восьмидесяти двум годам у Гойи был целый набор физических недугов, включая головные боли, потерю слуха, головокружение, депрессию. Галлюцинации и психические проблемы Винсента Ван Гога могли быть (по крайней мере, частично) вызваны ядовитыми красками.

Ко всему прочему Караваджо, вероятно, потреблял частицы свинца с алкоголем. Дешевое вино – из тех, что он заказывал в своих любимых тавернах, – часто подслащивали, добавляя ацетат свинца, а еще его настаивали в свинцовых сосудах, хранили в свинцовых кувшинах и подавали в свинцовых кружках. Быть может, это не совпадение, что мужчины, имевшие обыкновение выпивать в таких тавернах, были самыми жестокими людьми в Риме: отравление свинцом провоцирует перепады настроения, повышает кровяное давление, мешает концентрации внимания, вызывает головные боли, боли в животе и суставах.

Хроническое отравление свинцом, похоже, стало причиной смерти папы Климента II в 1407 году в возрасте сорока двух лет. В 1959 году немецкие исследователи эксгумировали его останки, покоившиеся в Бамбергском соборе, и обнаружили в костях понтифика, который так любил полакомиться вином, смертельное содержание свинца.

Мы знаем, что отравление свинцом не было острым и не вызвало мгновенной смерти, поскольку у Караваджо была лихорадка. Однако все это могло косвенно послужить причиной: жестокое столкновение в порту, затем – тюремное заключение, подорвавшее здоровье художника. Он стал восприимчив к болезням, и во время бешеной скачки по побережью мог пасть жертвой солнечного удара или малярии.

Детей у Караваджо не было, однако команда смогла сопоставить ДНК его предполагаемых останков с ДНК людей с фамилией Меризи, которые жили в родном городе художника. Тесты показали генетическое соответствие (от 50 до 60 процентов), и этого было достаточно для исследователей, чтобы объявить, что с вероятностью 85 процентов найденные кости принадлежат Караваджо. Критики теории до сих пор обвиняют жителей непопулярного Порто-Эрколе в подлоге с целью привлечения туристов.

Пожалуй, не так уж важно, в самом ли деле найденные останки принадлежат Караваджо. Куда интереснее было бы узнать: больной, раненый, совершенно покинутый, угасающий в обществе чужих людей – чувствовал ли художник в последние минуты жизни тот самый свет Божьей благодати, который так часто изображал в своих картинах?

Глава семнадцатая
Генрих Стюарт, принц Уэльский (1594–1612)

Обычно восемнадцатилетний принц вскакивал с постели на рассвете, торопясь отправиться на охоту, поиграть в теннис или побегать на берегу Темзы. Однако в начале октября 1612 года у Генриха, принца Уэльского, сына и наследника английского короля Якова I, начались сильные головные боли. Он хотел только одного – спать, но и из кровати его часто выдергивали приступы сильнейшей диареи.

По мнению врачей, поноса будто бы было недостаточно, и принцу надлежало принимать слабительное, чтобы удалить вредный гумор, от которого и развивалась головная боль. 12 октября ему двадцать пять раз промывали организм с помощью клизм на основе скипидара и иных жидкостей, вводимых в прямую кишку. В результате из кишечника, по словам врача, вышло «много желчи, разлагающейся и отвратительной, а также небольшое количество слизи».

Генрих, измученный не столько болезнью, сколько лекарствами, был обязан организовать празднества – маскарады, балы и турниры – в честь приезда немецкого принца, который обручился с его младшей сестрой, шестнадцатилетней Елизаветой. Отдыхать Генрих отказывался. Если б он запер дверь на засов и лег в постель с миской куриного супа, то, возможно, оправился бы довольно быстро.

Белокурый и прекрасный, Генрих олицетворял собой надежду и будущее молодой династии Стюартов, которая только недавно пришла к власти – в 1603 году, после смерти королевы Елизаветы. Принц преуспевал в любых физических упражнениях, будь то охота, верховая езда, борьба, теннис, плавание, стрельба из лука или бег, а также обожал все, что связано с войной: военные маневры и теорию, оружие и турниры. «Королева-девственница» скончалась после долгих лет правления, и с момента смерти Эдуарда VI (а тому минуло уже пятьдесят лет) в королевской семье не было детей, так что английский народ обожал юного принца.

Несмотря на свой талант в спорте, Генрих был посредственным в сфере наук, в отличие от своего отца или его эрудированных предшественников – Елизаветы и Эдуарда. Тем не менее он хотел, чтобы наукам при дворе уделялось большое внимание, и с этой целью собирал картины, скульптуры и книги. Хотя чтение утомляло его и ему не хватало усидчивости, все же Генрих проявлял большой интерес к исследованиям, добыче полезных ископаемых, процессам производства и кораблестроению. Он хотел что-то создавать, ибо по натуре был монархом деятельным.

Генрих был большим поклонником сэра Уолтера Рэли, которого Якоб в 1603 году бросил в Тауэр по обвинению в заговоре. При всем том в заключении Рэли получил в распоряжение удобные апартаменты, где мог свободно читать, писать и готовить снадобья в своей алхимической лаборатории. Генрих часто навещал ученого, спрашивая совета об управлении государством, навигации или иных вопросах. Принц любил говорить: «Ни один король, кроме разве что моего отца, не заточил бы эдакую птицу в клетку».

К 1612 году репутация Якоба изрядно пошатнулась из-за девяти лет безумного расточительства, любовных связей с другими мужчинами и «тревожной привычки то и дело поправлять свой гульфик»^[73]. Его поведение задавало моральный тон всему двору, который начали называть Содомом. Англичане до сих пор краснели от стыда, вспоминая, как в 1607 году двор посетил брат королевы Анны, датский король Кристиан IV. Четырнадцатидневная оргия завершилась пиршеством, во время которого датский монах вымазался в желе и сливках, отключился на полу и был в бесчувственном состоянии доставлен в королевские покои.

«Дамы также отказываются блюсти трезвость и, очевидно, вовсю охвачены пьяным угаром, – писал сэр Джон Харингтон, крестник Елизаветы I. – Никогда еще я не наблюдал такого недостатка в благочестии, благоразумии и трезвости, как сейчас… Мы идем путем… диких бунтов, излишеств, пустой траты времени и невоздержанности… Жаль, что я не дома». Когда королева Анна объявила, что желает устроить «маскарад девиц», то есть пригласить группу девственниц, которые бы пели и танцевали, то придворные гадали, удастся ли ей отыскать таковых.

Врачи мучили пациентов больше, чем болезнь. При диарее часто прописывали клизмы, что истощало организм еще больше.

Вернуться к просмотру книги Перейти к Оглавлению Перейти к Примечанию