Габи взяла мужа за руку.
— Нам тоже нужно что-нибудь в этом роде.
Понемногу дом обретал черты, о которых Тревис даже не помышлял. Они не просто скопировали пресловутый камин; Габи разыскала владельцев, нагрянула к ним домой и убедила продать эту штуку, причем покупка обошлась дешевле, чем отчистка. Еще она хотела массивные дубовые балки и высокий, обшитый сосной потолок в гостиной, повторяющий очертания остроконечной крыши. Стены штукатурили, выкладывали кирпичом или оклеивали цветными обоями, которые сами по себе представляли произведение искусства. Жена проводила целые дни в магазинах, подыскивая мебель и безделушки, иногда Тревису казалось, что сам дом прекрасно понимает, чего добивается хозяйка. Когда она случайно обнаружила скрипучую половицу, то прошлась по ней несколько раз с широкой улыбкой, чтобы удостовериться, что ей не мерещится. Габи обожала коврики — чем ярче, тем лучше, и они были щедро расстелены по всему дому.
Его любимая жена отличалась практичностью. Кухня, ванная, спальни были светлыми, просторными, современными, с огромными окнами, откуда открывался потрясающий вид. В ванной стояли джакузи и просторная душевая кабина. Габи хотела большой гараж, чтобы Тревису было где мастерить. Поскольку оба любили проводить время на веранде, она настояла на приобретении гамака и кресел-качалок, а также гриля. Веранду спроектировали так, что во время грозы можно было сидеть там, не боясь вымокнуть. В итоге гости обычно терялись в догадках, где им уютнее — внутри или снаружи. Это был дом, куда можно войти в грязной обуви и не нарваться на неприятности. В первую ночь после переезда, когда они лежали на большой кровати под пологом, Габи взглянула на Тревиса с выражением искреннего счастья и промурлыкала:
— Именно здесь мне хочется жить долго-долго. И непременно с тобой.
У детей были проблемы, хотя Тревис и не упоминал об этом Габи.
Неудивительно, конечно, но в большинстве случаев он понятия не имел, что делать. Кристина то и дело спрашивала, когда же мамочка вернется домой. Хотя Тревис неизменно повторял, что однажды это случится, Кристина, кажется, не верила — возможно, потому, что отец сам сомневался. Дети крайне восприимчивы к такого рода вещам, а восьмилетняя девочка уже начала понимать, что мир не так уж прост.
Она была прелестной девочкой с ярко-голубыми глазами и любила носить банты в волосах. В ее комнате всегда царил порядок, и Кристина отказывалась надевать что-нибудь не в тон. Она не спорила и не плакала, даже если что-то шло не так, предпочитала рассаживать кукол или примерять новые туфли. Но после аварии девочка начала легко терять равновесие, истерики стали обычным явлением. Родственники Тревиса, включая Стефани, посоветовали обратиться к психологу. Кристина и Элайза дважды в неделю посещали консультации, но приступы гнева как будто еще усугубились. Накануне вечером, когда Кристина пошла спать, в ее комнате царил хаос.
Элайза, которая всегда была маленькой для своего возраста, походила на маму цветом волос и неизменно солнечным настроением. Она бродила за Габи по всему дому, как щенок. Девочка любила украшать тетрадки наклейками, и ее классная работа обычно удостаивалась отличных отметок. Теперь Элайза плакала по вечерам, перед тем как уснуть. Сидя внизу, Тревис слышал, как ребенок всхлипывает. Ему приходилось щипать себя за переносицу, чтобы не разрыдаться вместе с дочерью. В такие ночи он обычно поднимался к девочкам (после аварии они пожелали спать в одной комнате), ложился рядом с Элайзой, гладил ее по голове и слушал, как она шепчет: «Я скучаю по маме». Ничего печальнее Тревис в жизни не слышал. Слезы душили его, и он отвечал: «Да. Я тоже».
Он не мог занять место Габи — и даже не пытался. В результате возникла пустота, которую он не знал, чем заполнить. Как и большинство родителей, они разделили сферы влияния в том, что касалось детей. В итоге Габи приняла на себя куда большую ответственность, нежели он, и теперь Тревис об этом жалел. Он просто не умел делать некоторые вещи, которые легко давались жене. Мелочи. Например, он мог причесать девочек, но когда дело доходило до плетения косичек, Тревис опускал руки. Он не знал, какой йогурт имела в виду Элайза, когда сказала: «Ну тот, с синими бананами». Когда начались холода, он стоял в магазине и изучал бутылочки с сиропом от кашля, размышляя, взять ли микстуру с вишневым или виноградным вкусом. Кристина отказывалась носить одежду, которую покупал ей отец. Тревис понятия не имел, что Элайза любит по пятницам надевать туфельки с блестками. Выяснилось, что он до сих пор даже не помнил, как зовут их учителей и на каком этаже расположены классы.
Хуже всего пришлось на Рождество, потому что это всегда был любимый праздник Габи. Ей нравилось делать все с ним связанное — выбирать елку, украшать дом, готовить печенье, ходить за покупками. Тревис удивлялся, каким образом жене удается сохранять хорошее расположение духа, проталкиваясь сквозь взбудораженную толпу в магазине. Но вечером, когда дочери отправлялись спать, Габи с удовольствием доставала подарки, и они вместе их упаковывали, а потом Тревис относил свертки на чердак.
На минувшее Рождество никакого веселья не получилось. Тревис старался изо всех сил, изображая радостное возбуждение, хотя, разумеется, ничего подобного не испытывал. Он пытался делать все, что делала Габи, но постоянно носить маску было утомительно, тем более что Кристина и Элайза отнюдь не упрощали эту задачу. Тревис не винил дочерей — и не знал, что сказать, когда обнаружил в списке их новогодних пожеланий просьбу о том, чтобы мама поправилась. Вряд ли новый кукольный домик мог заменить Габи.
В последние две-три недели положение как будто улучшилось. Кристина по-прежнему закатывала истерики, а Элайза плакала по ночам, но они привыкли жить без мамы. Возвращаясь из школы, девочки больше не звали ее по привычке; если они падали и разбивали коленку, то шли за пластырем к отцу. На картинке «Моя семья», которую Элайза нарисовала в школе, Тревис увидел лишь три фигурки. Потом разглядел еще один, горизонтально расположенный, силуэт в углу листа, как будто девочка добавила его после некоторого раздумья. Дочери не спрашивали о маме так часто, как раньше, и редко навещали ее. Им было нелегко приезжать в больницу, потому что малышки не знали, что говорить и как себя вести. Тревис это понимал и пытался облегчить дочкам задачу. «Просто побеседуйте с ней», — советовал он. Они пытались, но, не получив ответа, замолкали.
Обычно в день визита Тревис заставлял их привозить подарки — красивые камушки, найденные в саду, листья, самодельные открытки, украшенные блестками. Но даже тогда девочки держались крайне неуверенно. Элайза клала подарок Габи на живот, потом перемещала ближе к руке, а в конце концов оставляла на тумбочке. Кристина же постоянно двигалась. Она то садилась на кровать, то отходила к окну, то пристально вглядывалась в лицо матери — и за все время не произносила ни единого слова.
— Как дела в школе? Расскажи, — попросил старшую дочь Тревис во время последнего визита. — Я уверен, маме будет интересно послушать.
Вместо ответа Кристина взглянула на него.
— Зачем? — спросила девочка печально и с вызовом. — Ты ведь знаешь, что она меня не услышит.