Дети Лавкрафта - читать онлайн книгу. Автор: Ричард Кадри, Стивен Грэм Джонс, Джон Лэнган, и др. cтр.№ 20

В меня?

Когда в конце концов я договорился с самим собой о том, что ничего я там не видел, то вернулся с тем, что, сами понимаете, этого там и не было. Не было этого там потому, что это было отражением, дурачок. До него и сорока футов не было: висело у тебя над плечом позади тебя.

От возможности такого у меня рука дрожала на длинной вилке, какой я лапшу мешал. Не то чтобы заметно тряслась, но какое-то колыхание в мышцах, что к кости поближе, словно бы понимаешь: довериться этой руке нельзя ничуточки, вот.

Мое возражение на то, что оно находилось у меня над плечом: это должно быть связано со зрачковыми реакциями на различные уровни света и с разогретой мыльной пеной, наверное, висевшей в воздухе над раковиной, а еще с тем, как непредсказуемо колыхал взад-вперед высокую траву ветер. Проще говоря, я видел пятнышки. А затем мой мозг очертил вокруг них фигуру, чтобы вместить их все.

Просто, дурачина ты этакий. Шевели мозгами. Если не будешь, то мозги твои перестанут пользоваться тобой.

Не думаю, чтобы д-р Робертсон вообще говорила такое.

– Одну… – крикнул я ей, выставив вверх один палец для завершения фразы, потом шагнул назад в дом, снял домашние шлепанцы, влез в старые отцовы резиновые сапоги (я их до сих пор ношу, работая на участке).

В тот момент я даже и не предвидел возможность, что это была не она. Само собой, Лаура с нею связывалась. Другого объяснения не было.

Не было обиды и в том, что число перекрещенных вертикальных жердей в изгороди между нею и мной выражалось моей любимой цифрой: либо 9, цифрой, которая одна из всех голубых электронных на моих часах давала общую сумму пять, которая, сложенная с «четверкой», которую образовывала перевернутая головка девятки, возвращала меня опять к 9, как тому и быть суждено.

Я вышел на коврик у порога и закрыл за собою дверь, повернув разок ручку, чтоб убедиться, что сам себя не запер.

На полпути к ней услышал, как внизу, у реки, ухает какой-то рыбак.

Голова д-ра Робертсон была повернута в ту сторону, будто она вслушивалась в уханье всем лицом. Как будто она все еще не понимала, как действует звук, где и как он попадает в голову.

Уханье смолкло. Наверное, попалась четырнадцатидюймовая или какая там хороша для форели ^[8].

Когда я подошел достаточно близко, чтобы услышать ее, она произнесла: «Чарльз».

«Доктор Робертсон, – ответствовал я и, услышав, насколько уважительно мое обращение, насколько сильна в нем извиняющаяся нота, почувствовал, будто в беду попал. Я обращался к ней так, как обращался бы к священнику.

Шаг мой замедлился, но я уже пересек линию, где кончалась трава и начинались деревья. Будто она была какой-то перегородкой в конце большущей мокрой горловины.

«Солнце», – пояснила д-р Робертсон, почему она опять здесь, а не в хижине.

«Само собой», – кивнул я.

Халат ее был слепяще белым, его отбелили почти до конца его существования, но попадались и места, где были пятна, почти прозрачные. Вроде как когда капнешь водой на бумажное полотенце.

Масло, решил я. У нее масло было на одежде, оно-то и изменило ткань.

«Лаура звонила», – сообщила д-р Робертсон.

Кивком я подтвердил, что мне это известно: да. Мол, это – между нами – не может считаться чем-то новым.

«Обычно я не хожу по вызовам на дом, к вашему сведению», – добавила д-р Робертсон тем голосом, который я назвал бы для нее суровым.

Я пожал плечами, оглянулся на хижину и вдруг испугался, увидев себя самого в чердачном окне: раздвинул шторки и смотрю вниз на самого себя, стоящего за чертой деревьев.

От этого внутри появилось ощущение, вроде я падаю.

Я удержался, устоял, ухватившись за осиновую ветку. Или за березовую ветку.

В деревьях я не разбираюсь. Мне счетную таблицу подавай.

«Расскажите мне о Роджере», – сказала д-р Робертсон, и я в страхе сверкнул на нее глазами.

«Я вовсе не…» – начал я, но д-р Робертсон уже взяла меня за руку, чтобы прервать.

«Лаура мне рассказала», – пояснила она.

Я бегло пробежался по прошлому, стараясь установить, а делился ли я когда с Лаурой про Роджера. Могла ли любая из моих ипостасей поделиться? Или: уж не мама ли моя поговорила по душам с Лаурой? Считалось, что ли, будто история про Роджера объяснит кое-что Лауре про меня? Был ли пес той соринкой порчи, которая поселилась во мне давным-давно и которую я с тех пор тайно пытаюсь обратить в жемчужину?

«Роджер не делал этого», – выпалил я, само собой.

Д-р Робертсон внимательно смотрела на меня. Слушала меня всем лицом.

«Сколько палочек было в букве на стене в то утро?» – в лоб спросила она, отметая всякие подходы.

«Четыре», – сказал я, мне и задумываться для этого не пришлось.

Будь она детективом, это, наверное, послужило бы мне обвинением: все фотографии с места преступления были испорчены, если верить книгам о нераскрытых тайнах и таблоидам.

Это добавляет таинственности, полагаю.

Единственная причина, по какой я с такой уверенностью говорил «четыре», была в том, что после того, как бригада уборщиков вычистила то, что осталось от Дока Бранда, в том числе и кровь со стены, мама дала мне задание пару вечеров покормить животных, пока их подготовят к перевозке. Ребенок я был робкий, и мама отправлялась со мной, всегда держа меня в пределах слышимости. Пока я кормил, она приводила в порядок свой рабочий стол, задавала мне пустые, не дающие скучать вопросы про математику, про учителей и девочек в школе, а потом она еще и слонялась по кабинету Дока Бранда – подозрения на сей счет появились у меня только под конец моего супружества.

Какую бы улику она в тот вечер ни вынесла тайком, я того никак не заметил, никогда даже о том не думал. Что я в самом деле видел, я видел когда тащил громадный черпак с сухим кошачьим кормом по коридору.

Чтобы дать краске просохнуть, дверь в смотровую-1 была настежь открыта и подперта стулом. В помещении работал вентилятор.

Краска была белой и блестящей. От преступления не осталось и следа. Пока не замигали флуоресцентные лампы, как они всегда загораются.

Во время такой вспышки я и увидел нечитаемую букву, все еще заметную под краской.

У нее было четыре неравные палочки: неравные в… я бы сказал, в порядке симметрии, вполне. Скорее, там была определенная гармония. Равновесие, основанное на чем-то более глубоком, нежели простая симметрия.

«Хорошо, – похвалила д-р Робертсон, почему-то удовлетворенная моим счетом. Как будто это что-то для нее подтверждало. Или делало меня пригодным для намеченного ею задания или обследования. – Только четыре – чего?» – добавила следом д-р Робертсон, просто как запоздалую мысль, способную уточнить сделанные ею наблюдения.