– Да пошел ты! – закричал Гидеон. – Я убью тебя. Убью тебя на хрен! – Правда
взорвала воина изнутри - он действительно планировал сделать это, хотел сделать
это и сделал бы. – Ты подохнешь от моей руки, мать твою!
Когда его страстные слова отразились от стен, демон Лжи издал потрясенный крик
– а затем и крик страдания. Боль пронзила Гидеона насквозь, кромсая его на
части, клетка за клеткой. Как будто каждый орган разрывали на кусочки, а кости
выворачивали из суставов. Его демон царапался в черепе, затем добрался до ног,
ухватился за них, как за опору, и кусал за пальцы, когда боль доводила его до
безумия. Но этого оказалось недостаточно. Демон истошно завизжал, заметался
внутри тела воина, разрывая вены, дробя кости и оставляя после себя только
кислоту.
Колени Гидеона подогнулись, и он свалился на пол. Кинжал выпал из ослабевшей
руки за пределы досягаемости. Ему следовало быть более осмотрительным. Когда
Гидеон позволял эмоциям овладеть собой, это всегда приводило к его поражению.
Вот почему он научился скрывать все свои чувства за сарказмом. Идиот!
«Теперь Стефано одержит победу над тобой. У твоего врага есть преимущество. Он
властен зайти сюда в любой момент, схватить и избить тебя, поотрезать, на хрен,
конечности, и ты ничего, черт побери, не сможешь с этим поделать».
– Ненавижу… тебя… – проскрежетал он. К черту, правда уже сорвалась у него с
языка. Почему бы не сделать это еще раз? Сказать то, что он так долго
откладывал. – Ненавижу тебя до глубины души.
Демон снова завопил. Снова и снова. И очередной приступ боли прошил воина,
разрывая на части.
Он набрал в грудь воздуха, чтобы выдать следующую порцию откровений...
– Л-жет, – запинаясь, произнес Аман. – Он…лжет…Сабин…жив.
Это были первые слова хранителя Секретов, сказанные им за несколько столетий.
Его голос был шершавым, словно гортань воина обработали наждачкой и пропустили
через шреддер, а каждое слово было сродни соли, втираемой в свежую рану.
– Ты этого не знаешь, – взревел Стефано. – Тебя там не было. Он мертв, уверяю
вас.
Гидеон замер. Замер, несмотря на агонию и муку, которые испытывал. Стефано лгал
ему. Лгал ему, черт возьми, а он поверил. Он, тот, кто мог распознать ложь на
любом расстоянии. Гидеон произнес ее столько за свою долгую жизнь, что
различать неправду было для него так же естественно, как и дышать.
Аман зарычал и упал на колени рядом с Гидеоном. По-видимому, сначала открылась
дорога для одного слова, потом для предложения, а затем история за историей
устремились из уст воина, и каждая рассказывалась голосом ее бывшего хозяина.
Он признавался в убийствах, изнасилованиях и во всевозможных надругательствах.
Говорил о ревности, жадности и измене. Кровосмешении, самоубийстве и депрессии.
Он не совершил всех этих злодеяний, но в то же время ощущал себя преступником.
Воспоминания принадлежали людям, встретившимся ему за долгие годы, Ловцам, у
которых он осушил память. И эти картины из их прошлого он видел так же
отчетливо, как и эпизоды собственной жизни.
Сильно зажмурившись, Аман тер виски, корчился, гримасничал, выплевывая
нескончаемые потоки яда:
– Он больше не любит меня, несмотря на то, что я все делала для него, – голос
Амана стал высоким, как у женщины. Гидеону показалось, что из динамиков
послышался полузадушенный всхлип. – Готовила, убирала, спала с ним, даже когда
была слишком уставшей. Но все, о чем он заботился, так это о своей драгоценной
войне. Хотя он и находил время, чтобы трахать нашу шлюху-соседку снова и снова.
А ко мне он относился, как к мусору!
– Как ты передаешь этот голос? Он ведь принадлежит Дарле. Как, черт тебя
подери? – рявкнул Стефано. Ответом ему были новые откровения Дарлы. Гидеон
понятия не имел, как воин узнал их. – Пусть он замолчит. Пусть он заткнется. Сейчас
же!
Мальчишка испуганно подпрыгнул, а затем устремился вперед. Когда Люциен и Рейес
попытались задержать его, их руки прошли сквозь мальчика, и оба воина
пронзительно вскрикнули от боли, присоединив звуки своих страданий к стонам
Гидеона и Амана. Затем оба Повелителя упали, как груз в океан, содрогаясь в
конвульсиях, будто только что получили электрический удар невиданной силы.
Анья, подобралась, готовясь броситься вперед, если мальчик попытается коснуться
их снова.
«Нельзя позволить пареньку ранить Амана», – подумал Гидеон, заставляя себя
подняться. Шатаясь от головокружения, раздираемый болью настолько ужасной, что
на глаза наворачивались слезы, он согнулся, обхватив рукой живот, чтобы его не
вывернуло наизнанку. Потом подобрал с пола свой кинжал и направил его в сторону
мальчика. Но как, черт возьми, остановить того, кто не имеет осязаемого тела?
Анья потянулась к ребенку, который в этот момент присел рядом с Аманом и почти
уже коснулся горла воина. Потянулась, чтобы сделать что? Рука богини замерла за
секунду до соприкосновения.
– Не трогай его, – крикнула она. Небольшие золотистые язычки пламени заплясали
на ее пальцах, но они были слабыми, едва различимыми. – У меня есть сила и в
этом мире, и в мире мертвых. Дотронься до него, и ты сгоришь. Поверь мне. Я не
буду колебаться. Я делала и худшее.
Щенячьи карие глаза умоляли ее понять, позволить ему сделать то, что приказали.
Бедный мальчуган. Его рука тряслась, и раскаяние исходило от него ощутимыми
волнами.
– Я смотрю, в этой комнате два лжеца, – сказал Стефано. – Мне плевать какая у
тебя сила. Этот мальчик - сын некроманта, способный жить и передвигаться среди
мертвых. Он может войти в любой мир по своему желанию, ничто и никто не сможет
до него дотронуться, когда он находится там.
– А я сплю с некромантом, идиот. Люциен сам может ходить среди мертвецов, –
Анья вздернула подбородок, ее голубые глаза были неистовыми и искрящимися
одновременно. – Плюс ко всему, я богиня Анархии и не знаю сожаления. Если твоя
зверушка подойдет ближе, ты увидишь, на что я способна.
Гидеон хорошо знал ее и видел, когда она блефовала. Это была всего лишь
бравада. Анья неспособна навредить ребенку. Дома она постоянно поглаживала
живот Эшлин и ворковала с малышом: «Тетушка Анья собирается научить тебя
воровать все, что только захочет твое маленькое сердечко».
Гидеон дрожащей рукой, с затуманенным взглядом, потянулся и схватил богиню за
запястье:
– Я без особой радости позабочусь об этом, – слова с трудом пробивались сквозь
ком в горле.
– Я… я… хорошо, – Анья кивнула, и постепенно пламя погасло. В ее глазах было
облегчение. Она нагнулась к Люциену и, обхватив его за плечи, оттащила подальше
от мальчика. Аман все еще безумствовал, а Стефано по-прежнему требовал от
парнишки сделать так, чтобы Повелитель заткнулся.
Когда Гидеон, пошатываясь, подошел, то встретил мрачный, решительный взгляд
некроманта.
– Я не сделаю так, чтобы воин замолчал.
Хотя он лгал, мальчик, казалось, все правильно понял и кивнул. Преодолевая
слабость и боль, терзающие его, Гидеон наклонился, подавшись губами к уху
Амана. И впервые за столетия мог подбодрить друга без необходимости прибегать к
правде:
– Ты во всем прав. Все будет хорошо. Мы все выберемся отсюда живыми. Шшш,
успокойся. Все будет в порядке.
Понемногу рокочущий голос Амана стал затихать, сменившись напоследок неясным
бормотанием. Он сжимал голову огромными ладонями и, закрыв глаза и скорчившись,
раскачивался из стороны в сторону.
Чья-то рука обхватила талию Гидеона, и он обернулся. От резкого движения его
желудок скрутило, а в глазах на мгновение потемнело, и он скорее почувствовал,
чем увидел, кто его обнял. Анья. Интересно, как долго он сможет держаться на
ногах? И как долго сможет делать вид, что замечательно себя чувствует?