– Куда дальше? – заорал я. – Куда уж дальше?!
– Не кричи…
В соседней комнате заскрипели половицы, и в дверном проеме показалась встревоженная Наталья.
– Лешенька, что случилось?
– Ничего, Наташа… – Я подошел к ней, обнял за плечи, ощутив худобу ее тела. – Все хорошо. Приснилось что-то, гадость. Ничего.
– Ты разговаривал…
– Разбудил? Ты извини меня. Не хотел. – Я бормотал что-то ласковое, уводя ее в спальню.
– А ведь знаешь, – неожиданно сказала она, – я никогда не могла себе представить, что стану такой. Всегда думала, что так и умру молодой, здоровой… А после того, как Сашка умер, как оборвалось внутри что-то. Сломалось. Буквально за год у меня нашли такой букет болезней… Я состарилась. Старухой стала. Будто он держал меня. А вот не стало его, и все. Кончилась Наталья. Помру я скоро.
– Да ладно жаловаться то. – Я присел на ее кровать, полной грудью вдыхая терпкий запах сушеных трав, которыми была завалена ее спальня. – Помру, не помру. Кто тебе сказал?
– Доктор сказал, – ответила Наталья спокойно. Ее глаза завороженно рассматривали что-то за моей спиной. – Рак у меня. Такой, который и не лечится совсем.
– Наташа…
– Молчи. – В ее голосе прорезалось что-то от прежней Натальи, салонной львицы, которая жонглирует мужчинами, как циркач кеглями. – Молчи, глупый мальчишка. Жалеть меня станешь. Глупость это. Таких, как я, не жалеют, таких, как я, помнят. Ты вот один запомнишь меня такой. Такой, какая я сейчас.
– Почему?
– Потому что ты единственный из тех, старых, кому я дверь открыла за эти годы. Сашка умер, ты исчез, девочки разбежались, клуб прикрыли. Кто-то что-то пытался сделать, но я ушла. Заперлась тут. И все.
– И что, никто не пришел?
– Почему же? Приходили, звонили. Телефон весь оборвали, пока я его не разбила. Письма писали. Не читала. Потом забыли. И ладно. Не хочу, чтобы меня такой вспоминали. Такой… Ты сам дальше что делать будешь?
– Не знаю еще. Не знаю. Прячусь я. Поищу кого-то из старых…
– Для меня сделай одну штуку. Я завещание напишу, но ты все равно сделай, проконтролируй. Хорошо?
– Что сделать? – По моей спине пробежался гадкий холодок.
– Кремируй меня. Не хочу, чтобы в земле… Огня хочу. Сделаешь?
– Сделаю.
– Обещай!
– Обещаю. Сделаю. Только ты не волнуйся так…
– Мал еще указывать, хочу – волнуюсь. Не хочу… – Она тихо заснула у меня на руках.
– Теперь ты отсюда не уйдешь, – констатировал Егор.
Мне очень захотелось раскроить себе голову, чтобы достать оттуда эти голоса. Выкинуть. Выкинуть из головы.
Я вернулся в свою комнату и снова подошел к окну. Удивительно, но людей внизу стало больше. Подъехало еще несколько больших машин, из которых высыпали темные фигуры. Сцена была молчаливая, застывшая. В центре говорили двое. Один что-то выговаривал второму, делал успокоительные жесты, стоял немного пригнувшись. Второй смотрел вниз, иногда отворачивался.
«Кого же они мне напоминают?»
Память молчала.
«И что они тут делают?»
Время, проведенное в сумасшедшем доме, отдалило меня от всего мира. Словно я остался где-то на обочине, а весь мир весело, со слезами и смехом поехал на машине дальше, обдав меня, глупого, пылью, воняющей выхлопными газами. В этой смрадной пыли я непонимающе хлопаю глазами, пытаясь хоть что-нибудь сообразить, и не могу разобраться. Вокруг меня все чужое, все новое незнакомо, все старое позабыто. Я окружен мертвецами, ведь только мертвые остаются у обочины. Мир едет дальше. С живыми.
– Не спать, не спать! – закричал дядя Дима. – От окна! Живо!
Я шарахнулся назад, понимая, что происходит что-то непоправимое. Что сейчас, именно сейчас, кончился мой временный покой, что опять ко мне незаметно подобрался тот самый ужас. Ледяной, животный.
Люди внизу начали убивать друг друга. Сначала бесшумно. А потом вдруг кто-то закричал в тишине. Заверещал, забился. Чье-то бессвязное: «Маааааа…» И выстрелы, словно ждали условного сигнала, разорвали тишину.
Вопреки приказу дяди Димы я кинулся к окну. Человеческие фигурки перебегали от машины к машине, прятались, их руки плевались огнем. Наконец один человечек кинулся к подъезду, на бегу задирая голову.
– Яловегин, – выдохнул я.
– Дурак, стой! – рявкнул в голове дядя Дима.
Но я уже был на лестнице.
– Виталик! Виталик, сюда!
Внизу гулко бахнуло, по лестнице раскатилось эхо. Еще раз. В наступившей тишине я услышал блямканье пустой гильзы о камень.
Затем раздалась неровная дробь шагов. Кто-то бежал наверх. Поручни шатались и гудели.
– Виталик! – снова крикнул я. Шаги смолкли. – Виталик… Это я, Леха! Беляев! Виталик!
– Спустись ниже, – ответил мне знакомый голос.
Я сделал шаг на лестницу, но что-то заставило меня остановиться. А вдруг я ошибся?
Напряженную паузу разрушил грохот в парадном. Стоявший ниже Яловегин метнулся наверх, пытаясь выцепить меня на мушку большого черного пистолета.
– Падай, – приказал дядя Дима.
И я упал.
Вообще-то я не собирался. Но упал. Ноги сами собой подогнулись, тело наклонилось вперед. Я выставил руки и покатился по бетону. Грохнул выстрел. Посыпалась каменная крошка.
Когда мне удалось поднять голову, черный срез дула смотрел точно в мой глаз.
– Мать твою, Беляев, – сказал удивленный Виталик. – Я тебя чуть не убил! Ты ж…
Договорить ему не дали, снизу послышался топот.
Вскочив, я потащил Яловегина за собой. Захлопнул дверь Натальиной квартиры и прижался к стене. Мы оба тяжело дышали, вслушиваясь.
Сапоги протопали выше. Ругань. Грохот наверху.
– Там чердак есть? – шепотом спросил Виталик.
– Есть. Кажется.
– Хорошо, если так, может, подумают, что я через крышу пошел…
В опущенной руке он держал пистолет. С пистолета густыми темными каплями падала на пол кровь. Я присмотрелся и понял, что кровь течет с руки Яловегина. Из-под рукава кожаной куртки.
– Ты ранен? – прошептал я.
– Что? – Он удивленно посмотрел на свою руку.
За дверью грохотали сапоги. Теперь вниз.
– Лешенька? Кто это?
Я обернулся. Проснувшаяся Наталья стояла в дверях, испуганная и растрепанная.
– Это Виталик Яловегин. Я работал с ним. Тогда, в клубе, помнишь?
– Здравствуйте, – пробормотал Яловегин, рассматривая окровавленную руку.