– Знаю.
– Почему?
– Потому что это вредит здоровью.
У Петровича на столе камушек стоит. Красивый. Какая-то порода, и из нее большой кристалл высовывается. Кварц или еще что-то, может, соли какие-то… В полутьме кабинета острая грань кристалла сияет нестерпимым блеском. Кажется, что спрятаться от ее света невозможно. Этот свет режет глаза, и вместе с тем отвести от него взгляд я не могу.
– Правильно, Беляев, вредит здоровью. В частности, конопля, которую вы курили, ведь это была конопля?
– Конопля.
– Конопля вредит мозгу. Сильно вредит. Профессиональная болезнь курильщиков конопли – это провалы памяти, рассеянное внимание, периодические истерические состояния. Вы знали об этом, Беляев, и все равно употребляли анашу. Это очень плохо сказывается на вашей памяти, Беляев. И это сильно беспокоит меня. Вы должны пройти тест. Согласны?
– Согласен.
– Помните ли вы, как вас зовут?
– Помню.
– Как?
– Андрей Николаевич Беляев.
– Хорошо. Сколько вам лет?
– Тридцать.
– Номер вашей палаты?
– Сорок три.
– Не спать! Сучонок! Не спать! – вдруг заорал у меня в голове дядя Дима. – Он тебя колоть сейчас будет! Не спать!
Я вздрогнул и моргнул. Режущий свет кристалла угас, комната посветлела, голос Петровича потерял свою чарующую мягкость.
– Кто передал вам порцию конопли?
Я молчал.
– Беляев, кто передал вам порцию конопли?
– А делать-то ему что? – спросил Егор. – Влипнем мы, влипнем…
– Время тяни, – отрезал дядя Дима. – Время тяни.
– Бежать надо… – как эхо проплыло на краю сознания. Петр.
– Я плохо помню, – пробормотал я, с трудом выталкивая слова через вязкость слюны.
– Напрягите память, Беляев. Кто передал вам порцию конопли? Вспоминайте. Вот этот человек дает вам сигаретку. Как он выглядит? Какого он роста?
– Тяни время!
– Бежать надо…
Я почувствовал, как мир вокруг валится куда-то в черную яму! Голоса внутри смешались в безумную какофонию, вопросы, ответы, свет кристалла! Таблетки! Конопля! Все это сыпалось, падало вниз, в огромный черный зев, в ящик!!!
– Падай! – закричал дядя Дима. – Падай на пол! Катайся…
Через хаос разрушающегося мира я поймал этот крик, эту команду, как спасательный канат. Я ухватился руками за голову, застонал и обрушился вниз на мягкую твердость ковра.
– Ыыыыыы… – Опрокинутый стул отлетел далеко к стене. Я сучил ногами, катался по ковру, раскидывая вокруг клочья не то слюны, не то пены. – Ыыыыы…
Затем вбежали санитары.
Из галоперидоловой дури я выбрался только через неделю.
Если вас помещают в дом для умалишенных, запомните одно правило. Никогда, если это возможно, не глотайте таблетки, которые дают вам врачи.
– Ну как? – Передо мной маячила физиономия Вовчика. – Живой?
– Ага… – Голова была необыкновенно тяжелой, а в теле ощущалась невероятная слабость. Трудно было даже открыть глаза.
– Тяжело тебе пришлось, – посочувствовал Вова и через паузу добавил: – Спасибо, что меня не сдал.
– Не за что.
– Есть за что, серьезно. Спасибо. Я тебе организую дозу. Завтра.
– Нет уж, мне, кажется, хватит. – Я попытался перевернуться на бок, но не смог, перед глазами забегали черные мушки.
– Эй, ты не дергайся. Тебе нельзя сейчас. Лежи сил набирайся. Может, принести чего?
– Ага. Апельсинов. – Говорить мне было трудно. Больше всего хотелось закрыть глаза и спать.
– Ну… – Вовчик почесал затылок. – Пожалуй, это я могу.
– Шучу…
– Да ладно, принесу. Ты мне лучше вот что скажи: ты кем был там?
– Где?
– Ну, там. – Вовчик выразительно кивнул куда-то назад. – Снаружи.
– А что?
– Да так. Просто интересно, что ты за птица такая. С виду лох лохом, ты уж не обижайся.
– А что? – снова спросил я.
– Да так… – Вовчик помялся и исчез из поля зрения. – Если чего потребуется, ты скажи.
Потом я провалился куда-то в место, где не было даже темноты. Вообще ничего не было.
* * *
Этой ночью было тихо. Леньке я скормил свой комплект снотворного, и тот дрых теперь без задних ног, только улыбался во сне и пускал слюну. Дежурила медсестра Светка, а у нее были шуры-муры с нашим санитаром Гошей, мужиком здоровущим, зверо-ватой наружности, но очень мягким и добрым. Буйных или больных, у которых начинались припадки, Гоша успокаивал мягко, стараясь не причинять лишней боли. За это его все, кто, конечно, хоть что-то соображал, сильно уважали и старались, чтобы на время его дежурства непотребств не происходило. Поскольку Светка была девкой сообразительной и на Гошу положила глаз сразу, роман развивался с переменным успехом уже около полугода и вошел в кульминационную стадию. Так что сейчас они пили чай и обжимались где-то в дежурке. Психушка, как и любое другое замкнутое сообщество, живет своей жизнью. Тут есть своя служба новостей, свои лидеры, своя оппозиция, свои авторитеты, свои любимцы. Здесь очень трудно скрыть что-нибудь и одновременно очень трудно что-либо обнаружить. Сумасшедший дом, так же как и тюрьма, – это особый мир, существующий по своим правилам, и часто бывает так, что правила эти противопоставляются до чужеродности правилам внешнего мира. Наверное, поэтому люди, проходящие мимо этого здания, выкрашенного в угнетающую цветовую гамму, с любопытством, несущим оттенок болезненности, окидывают взглядом зарешеченные окна и кусочек регистратуры, видимый через прозрачные стеклянные двери.
Вова выключился сам и сопел теперь без всякого снотворного. В последнее время у него был на редкость здоровый сон.
– Пора, – сказал дядя Дима.
Я осторожно вылез из-под одеяла. Днем зеленый, а ночью разом посеревший линолеум ткнулся холодом в ноги. Стараясь не шуметь, я подобрался к кровати Вовчика.
Мне показалось, что кто-то стоит около двери. Я вздрогнул. Но нет. Показалось. Комната была заполнена неясным светом ночного города, проникающим через окна, тени от ветвей деревьев устраивали хороводы на стенах. Вовчик шумно засопел и повернулся на другой бок. Теперь он обращен лицом ко мне, лежал, откинув голову назад, открывая беззащитное горло. От происходящего все мои чувства обострились, и теперь, даже при слабом освещении, я видел, как пульсируют синие дорожки вен на его шее.
Тянуть время смысла не было. Положение вряд ли могло стать лучше.
Я осторожно натянул одеяло Вовчику на лицо и положил руку в область носа. Ладонь ощутила тепло дыхания, пробивающегося через плотную ткань.