Беседы и размышления - читать онлайн книгу. Автор: Серен Кьеркегор cтр.№ 44

И ведь именно к кротости призывает своих последователей Христос: научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем ^[85]. Да, Он был кроток. Он нес ведь тяжкое бремя, которое намного превосходило силы человека и даже всего человеческого рода; и Он нес это бремя легко. Ведь если, неся это тягчайшее бремя, Он имел время, готовность, участие, самоотверженность для того, чтобы непрестанно заботиться о других, помогать другим, исцелять больных, посещать несчастных, спасать отчаивающихся; разве тем самым не нес Он бремя легко! Он нес тягчайшую заботу – заботу о падшем человеческом роде; но Он нес ее так легко, что Он не угашал курящегося льна, не переламывал надломленной трости ^[86].

По образу, который Он явил, должен быть и последователь. Если кто-то несет тяжкое бремя, но при этом ищет помощи других и перекладывает на них часть бремени; или если он несет тяжкое бремя, но при этом способен думать только о том, чтобы ему вынести его, тогда он, конечно, несет это бремя отчасти или же целиком, но несет его не легко. Если кому-то приходится собрать воедино все свои силы, так что у него не остается ни одной мысли и ни единого мгновения, которые он мог бы уделить другим, если он, таким образом, в крайнем напряжении несет свое бремя, тогда он, конечно, несет его, но несет его не легко; он несет его, возможно, с терпением, но несет его не с кротостью. Ведь мужество шумит, великодушие высится, терпение молчит; но кротость несет свою тяготу легко. Можно увидеть мужество и великодушие; и терпение можно видеть в усилии, но кротость скрывает себя от всякого взгляда, – она выглядит столь легкой и, однако, столь трудна. Когда в душе человека обитает мужество, об этом говорят его глаза; когда в душе обитает великодушие, об этом говорят облик и взгляд; терпение выдают уста, которые при этом молчат, но кротость невозможно увидеть.

Каково тогда легкое бремя кротости? Да, это то же самое тяжкое бремя, несомое с легкостью. Но каково тогда тяжкое бремя кротости? Да, оно может быть самым разным, но решающим является здесь не качество бремени, а сама кротость. Легкое бремя нетерпения может быть тоже самым разным, но решающим является не качество бремени, а нетерпение, которое легкое превращает в трудное, не-терпение, которое не сопрягается с мужеством, но относится к роду терпения как выродок. Ведь действительно, с кротостью тяжкое бремя становится в божественном смысле на самом деле легким; так же как горькой истиной является то, что при нетерпении легкое бремя становится действительно тяжким. Благость есть легкое иго, и кротость – легкое бремя. Вовеки не может быть никакого сомнения в том, что легко нести то, что во благо; так что сомнение ополчается против чего-то другого; оно прекрасно способно понять, что то, что во благо, – легко; но оно не желает верить в то, что тяжкое страдание – во благо. Вовеки не может быть никакого сомнения в том, что кротость – это легкое бремя; так что сомнение ополчается против чего-то другого; оно прекрасно способно понять, что кротость легка, но оно не желает понимать, что тяготу кротость делает легким бременем, что бремя действительно становится легким, как на самом деле и происходит.

Если поэтому тот, кто сегодня не знает, на что он будет жить завтра, если он, следуя Евангельскому наставлению (ведь Христос пришел в мир не для того, чтобы упразднить заботу о пропитании, даровав всем достаток), не заботится о завтрашнем дне, тогда ведь он несет это тяжкое бремя легко. Ах, тогда как, наверное, всегда мало тех, о ком можно сказать, что они имеют уже достаточно на свой век, повсюду, напротив, можно видеть беспокойство, глаза которого растерянны оттого, что смотрят чересчур далеко, – беспокойство, способное простереть заботу о пропитании на время, которое даже превосходит время человеческой жизни. С таким беспокойством человек тяжело несет свое тяжкое бремя. Но если он даже вооружится терпением, решившись нести это бремя столько, сколько потребуется от него, и тогда он все-таки будет нести его не легко. Время – это коварнейший и сильнейший враг, особенно если оно, сплотившись, вершит свой набег и называется будущим; оно тогда словно туман, который не виден вблизи, но чем более вдаль ты смотришь, тем страшнее он кажется. Когда терпение, глядя на это будущее, подъемлет его, тогда видишь, насколько оно тяжело; но мужественная кротость даже не заботится о завтрашнем дне. Кроткий тут же укрощает свой взор, смотрит на близлежащее и потому не видит бесконечности будущего. Завтрашний день – это ведь тоже будущее, но будущее настолько близкое, насколько это возможно; столь осторожно кротость подъемлет будущее, столь кротко идет она вперед. Ведь в непосредственной близости туман невозможно увидеть, но дай только волю глазам, как он примет пугающий вид; так и будущее невозможно увидеть в непосредственной близости, поэтому кротости удается не заботиться о завтрашнем дне. Разве это не значит нести тяжкое бремя времени, бремя будущего легко? – Так, когда тот, кто рожден рабом, следуя сердечному увещеванию апостола ^[87] (ведь Христос пришел не для того, чтобы упразднить рабство, даже если это станет и становится одним из следствий Его пришествия), не заботится об этом, и только если ему это предлагают, избирает стать свободным: тогда он несет это тяжкое бремя легко. Сколь тяжко это бремя, лучше всего знает сам несчастный, и это знают также люди, проявляющие участие к нему. Если он вздыхает под бременем, как вздыхают и те, кто сострадает ему, то он тяжело несет это бремя; и если он, вооружившись терпением, примиряется со своей судьбой и терпеливо надеется на свободу, тогда он все равно несет его не легко. Но кроткий, имеющий мужество действительно верить в свободу духа, несет это тяжкое бремя легко: он не отказывается от надежды на свободу, но и не ждет, когда он получит свободу. Вопрос о свободе по праву называют имеющим решающее значение; вопрос этот для того, кто родился рабом, можно назвать вопросом жизни и смерти, вопросом, быть или не быть, – и с этим жизненно важным вопросом кроткий обходится столь легко, словно это не имеет к нему отношения, и все же столь опять же легко, что это касается его лишь в одном отношении, ведь он говорит: меня не заботит то, что я родился рабом, но если я смогу стать свободным, я охотно изберу это. Кусать на себе оковы значит нести их тяжело; терпеливо нести оковы тоже не значит нести их легко, но, родившись рабом, нести оковы рабства, словно свободный, несущий цепь, – это значит нести их легко.

И такова кротость всегда. Как порой с удивлением видишь, что бережливость способна собрать по копейке, так и кротость сильна деланием малого, благодаря чему она делает тяжкое легким. Как сомневающийся, в своей беспокойной воздержности, едва смеет ступать на землю и не смеет ничего ни отрицать, ни утверждать, чтобы не зайти слишком далеко, так и кроткий имеет воздержность вечности; он не боится людей, ведь он, напротив, чистосердечен; он не сомневается, но твердо верует; он здраво и свободно дышит в вере, и однако мужество его столь кротко, что то, что ему приходится нести, выглядит словно сущий пустяк. Ведь поистине всякое настроение производит вокруг себя сродное себе, сообразно себе преобразуя задачу. Неправильно будет сказать: там, где большая опасность, всегда обретается мужественный; но наоборот: там, где есть мужественный, там всегда появляется и большая опасность, в которой он как раз нуждается, которой он требует, в которой нуждается присущий мужественному инстинкт самосохранения мужества. Задача изменяется сообразно тому, кто решает ее. Такая же опасность, какую, возможно, преодолевает человек, упавший духом, ощутимо возрастает, когда ее преодолевает – мужественный. Такая же несправедливость, какую переносит лукавый человек, ощутимо возрастает, когда ее переносит справедливый. Такой же прыжок, какой беглец совершает, движимый страхом, становится ощутимо больше, когда его с легкостью совершает танцор. Таким образом, мужество делает опасность больше и преодолевает ее; великодушие делает несправедливость подлой и возвышается над ней; терпение делает бремя тяжким и несет его; но кротость делает бремя легким и несет его легко. Поэтому, говоря по-человечески, быть кротким – дело неблагодарное. Ведь кротость идет так тихо, что никто не замечает тяжести, – никто, даже тот, кто сам возлагает на кроткого бремя. Награда для мужества – вид победы; награда великодушия – гордый взор; терпение почтит изведавший страдания; но кротость останется незамеченной и не получит признания. Так кроткий раб благодаря кротости покрывает несправедливость господина, ведь кажется, будто этому рабу очень хорошо у господина, как оно и есть – с помощью кротости. И вот, если бы какой-нибудь путешественник увидел, как раб вздыхает под своими оковами, он заметил бы это, в нем стало пробуждаться бы участие, он с пылом стал бы описывать ужасы рабства; но кроткий раб не привлечет его внимания, и путешественник даже, возможно, будет думать, что у этого раба хороший господин. Так, когда тихая женщина кротко несет все тяжкое со стороны мужа – капризы, оскорбления, возможно, неверность, то этого не заметишь извне, – впрочем, к чему говорить о том, как это выглядит, ведь кротость невозможно увидеть. Если бы она несла это терпеливо, то это, наверное, можно было бы заметить, но если где-то на свете живет эта кроткая женщина, то виден только счастливый брак, виден только любимый муж и жена, которая счастлива в своем доме, счастлива со своим мужем. И да, она блаженна – даже если она и не счастлива со своим мужем, то все равно она блаженна как кроткая.