Одинокий пишущий человек - читать онлайн книгу. Автор: Дина Рубина cтр.№ 72

Так что пишу-то я сама по себе. Как-то привыкла уже за много лет. А вот картины Бориса – и масло, и гуаши, и акварели – присутствуют в двух сборниках моих новелл о странствиях: «Холодная весна в Провансе» и «Окна». Это работы, написанные Борисом после нашего возвращения из Италии, Чехии, Испании, Франции и Германии. Когда мы оказываемся в Эйлате – на краю слепящего синевой залива, обрамлённого розово-охристыми, пепельно-дымчатыми горами, – появляются ещё и гуаши с видами пустыни Негев, потому что в Эйлат мы всегда едем на автомобиле длинной дорогой в пустыне. И тогда возникает на бумаге пропечённый солнцем бедуинский мир: верблюды, шатры, ослики, водоёмы, туи и кипарисы. И огромное пустынное небо, под которым люди, животные и домишки кажутся бесконечно малыми величинами.

Эти работы ненавязчиво и проникновенно комментируют мои новеллы, просто расширяя их, добавляя в них воздуха и света.

Сидишь с ним в кафе, где-нибудь на улочке Барселоны.

«Глянь, – говорю я, – на того циркача. Как у него эта свеча с носа-то не падает!»

«Ты обратила внимание, какой жёсткий белый свет был в Гранаде, по сравнению со здешними зеленоватыми тенями?» – отзывается на это мой муж.

Борис не только видит мир другими глазами, глазами художника; мне кажется, что он и видит – другое. И эта пара глаз даёт дополнительный угол зрения, дополнительный «обзор события», что в создании литературных текстов очень важно. Ведь наша работа накрепко связана с впечатлениями, это неустанный труд зрения, воображения, мысли…

Многие гуаши и акварели моего мужа созданы в то симпатичное десятилетие нашей жизни, когда дети уже выросли, а родители ещё были ого-го, мы почувствовали толику свободы, много тогда работали, много разъезжали…

А затем рождались картины и мои не совсем привычные тексты, которые я придумала называть «новеллами». Рассказы – это некие истории, изложенные компактно и стремительно; новелла предполагает целую анфиладу взглядов и вздохов. Мои путеводные новеллы, вопреки классическому определению этого жанра, демонстрируют неторопливое движение и всё то, что попадает в обзор человека путешествующего. Вернее, двух путешествующих людей: писателя и художника. А ещё они непременно содержат какую-нибудь историю.

У Бориса же есть картины с историями. Взять хотя бы встречу с гранадским нищим.

В Гранаду из Кордовы мы добрались во второй половине дня, добыли в отеле карту города и решили посоветоваться с портье – куда стоит податься на вечер глядя. Тот предупредил, чтобы не совались в Альбайсин – арабский квартал Гранады. Мало ли на кого там можно напороться – случается, что и на нож. Стоит ли говорить, что минут через сорок мы почему-то там как раз и оказались.

Вернее, заблудились, угодили, влипли… и никак не могли выпутаться из клубка переулков.

Помню какие-то каменные замусоренные лестницы, обшарпанные стены хибар, повисшие на петлях двери…

Вдруг из глубины брезентового шатра, расставленного чуть ли не посреди улицы, нас кто-то окликнул. В сумрачной полутьме виднелись только грязные босые ступни ног. «Пойдём, пойдём скорей…» – я схватила Бориса за руку. Но он заглянул внутрь, выпрямился… Глаза его были зажмурены. «Дай руку! – велел он. – Веди меня так в отель»…

И я поняла: видимо, увидев лицо какого-то бродяги, наркомана и поняв, что хочет воссоздать его – на бумаге или холсте, художник «запер» впечатление на сетчатке своих закрытых глаз. Блокнот для набросков остался в номере, и во что бы то ни стало лицо бродяги надо было удержать и донести до блокнота и карандаша.

Так я и вела мужа до отеля, обходя препятствия, подсказывая, где ступить, а где перешагнуть… Жестами спрашивала встречных – как, мол, отсюда выбраться? Мне подробно, руками и мимикой показывали. К нам не цеплялись: грешно обижать слепого.

«А что там было-то?» – полюбопытствовала я.

«Сейчас увидишь…» – ответил Борис.

И когда мы оказались в своей комнате в гостинице и я сунула в руки мужа блокнот и карандаш, он открыл глаза и минут десять быстро, цепко заполнял лист штрихами. Что-то стирал, опять рисовал. Наконец показал измождённого бородатого мужчину лет тридцати с поразительно отрешённым, одухотворённым лицом.

«Цыганский Христос…» – пробормотала я.

Эту картину – холст, масло, – выполненную Борисом в голубовато-серых жемчужных тонах вечернего Альбайсина, мы назвали «Нищий в Гранаде». Она висит у нас дома лет уже двадцать, одновременно украшая обложку сборника новелл «Холодная весна в Провансе».

Как это ни удивительно, но именно в эти годы случилось и открытие Израиля – подлинное, глубинное постижение страны, приютившей нас, ставшей домом для нас и наших детей. Сначала была новизна: земли, природы, людей… Всё это я должна была освоить и принять. И отработать. И я благодарно приняла эту новизну, написав какие-то повести, множество рассказов, романы «Вот идёт Мессия!» и «Последний кабан из лесов Понтеведра». Потом и сын, и дочь отслужили в армии, а это – совсем иная причастность к духу и земле, к любви и судьбам близких.

В те же годы – видимо, время подошло – потянуло меня к семье, к тем историям, от которых в юности раздражённо и нетерпеливо отмахиваешься, а потом уже и спросить не у кого. Мне повезло: мои родители старели медленно, помнили многое, и мне посчастливилось вовремя услышать, осознать и описать истории родни – сплошь трагедии и анекдоты. Семья такая: очень цепко слились в ней два этих жанра, так и живу в невидимом сцеплении двух этих полюсов, было бы над кем смеяться и кого оплакивать.

Мой отец любил рассказывать об одном знакомом художнике, человеке эгоистичном и самовлюблённом, который будил ночью жену и говорил: «Клава! Чё-нить жёлтенького хотца, жёлтенького!» – и заспанная Клава бросалась на кухню то ли апельсин искать, то ль сушёный абрикос, то ль яичницу жарить…

Я о чём: когда мне, условно говоря, хочется «чего-то жёлтенького», я нутром чую, где его искать. В Венеции. Конечно же, в Венеции…

Когда нашей дочери исполнялось восемнадцать лет, я придумала и тщательно подготовила подарок на день рождения: поездку в Венецию. Заказала билеты на рейс, прилетающий к самой ночи, и недорогую, довольно затрапезную гостиницу, основное достоинство которой заключалось в том, что какие-то её комнаты смотрели на Большой канал. Часа полтора я провисела на телефоне, крича служащим отеля, что мне нужен только такой номер, только такой – понимаете?! Ферштеен?! – окнами на Гранд Канале, потому что mia figlia в этот день исполняется diciotto anni!!! И это подарок, regalo для ragazza! Господи, неужели трудно понять!